Бруски. Книга IV

В этот миг Стешу будто кто-то толкнул. Она сорвала с кресла большую, легкую шаль и вся закуталась в нее. Ей почему-то вдруг стало стыдно, стыдно полунагой сидеть перед Арнольдовым.

– Что с тобой? – спросил он и приблизился к ней. – Почему ты начала кутаться?

– Мне что-то стало нехорошо.

– Стыдишься меня?

– Не знаю. Но мне вдруг показалось, ты смотришь на меня… Да я просто не знаю… Но мне чего-то страшно…

На веранду влетел Кирилл малый.

– Дядя Иосиф! Загадку! Сказать?

– Валяй.

– Висит на стене. Болтается. Мохнатое. Не пищит, а стреляет. Что такое?

Арнольдов думает, говорит про себя:

– Мохнатое. Не пищит, а стреляет… Что это такое? – и разводит руками. – Нет, не знаю. Ружье?

– Ружье? Тоже, ружье! Полотенце.

– А почему же не пищит, а стреляет?

Кирилл малый удивленно развел руками, так же, как перед этим Арнольдов:

– Сам поражаюсь.

Арнольдов хохочет:

– Ай да полотенце. Значит, сам поражаешься? – Он подхватил на руки Кирилла малого и поднял его над своей головой. – Поражаешься, значит? Славный ты парень, Только плохо ешь.

– Я теперь все ем. Суп ем, мясо ем. Я буду сильный. У тебя руки сильные?

– Сильные.

– Ты кошку через крышу закинешь?

– Закину.

– А милиционера?

– И милиционера.

– А маму?

– Ой, маму я не буду.

– Не будешь? И не надо. Она ушибется. Пусти-ка, – и, сойдя с рук Арнольдова, он направился к матери, взобрался на колени, вплотную припал к ее уху и, глядя одним глазом в сторону Арнольдова, громко зашептал: – Мама! Папа сказал, чтобы я узнал, что вы говорите тут с дядей Иосифом. Ты только никому…

Стеша смущенно что-то шепнула ему на ухо.

– Ну, раз нехорошо… я не буду… А вот у Васьки Крюкова два папы. Свой и чужой. Ты только никому не говори. А свой все-таки лучше.

Арнольдов был уже внизу, переодевался.

– Ты только никому не говори, не говори, – упрашивал мать Кирилл малый. – Потому что это секрет. А почему ты в таком платье? А почему у тебя глаза грустные? А почему ты не хочешь идти вниз? А почему вы с папой не гуляете? – Он забросал ее вопросами, а она сидела и молчала.

Затем резко встала, взяла сына на руки и пошла с ним вниз, шепча что-то совсем непонятное Кириллу малому:

– Ну, что будет… то и будет… Арнольдов! – позвала она. – Давайте в теннис…

10

Кирилл Ждаркин сидел у себя в комнате.

Он решил сегодня, накануне больших торжеств по случаю двадцатилетия Октябрьской революции, провести весь день на даче, чтобы передохнуть. За последнее время было много работы и по производству – заводам надо было во что бы то ни стало перевыполнить программу, – и по подготовке к празднику. Кирилл из практики уже знал, что планы празднеств часто срываются. Но все-таки надо было многое продумать, определить, взвесить. Прежде всего было решено – это диктовалось самой жизнью – не обосабливаться от окружающих заводы районов, ибо из этого все равно ничего не выйдет: в празднестве примет участие буквально все население, а население окружающих колхозов давно уже перепуталось, породнилось с населением заводов, да и, кроме того, многие колхозники принимали участие в постройке заводов. Поэтому было решено устроить один «Большой праздник», как предложил Кирилл. Рабочие семьи отправились в гости к колхозникам, а многих колхозников с семьями пригласили на заводы. Праздновать решили на открытом воздухе – в лесах, на озерах, на реках, так как дни стояли солнечные, теплые, и обязательно жечь костры. На это пришлось выделить около ста человек распорядителей. Тут выяснилось, что кооперативные органы «завезли» недостаточное количество вина.

– Что ж, вы думаете, водичкой пробавляться будут? Экие, право! – Кириллу и здесь пришлось нажать.

Дел было много, и сегодня Кирилл решил передохнуть, чтобы завтра в десять утра уже быть на торжестве.

На торжество обещал приехать Сергей Петрович Сивашев. Он приедет на металлургический завод, и отсюда все орденоносцы вместе с Сергеем Петровичем и Кириллом на машинах отправятся по колхозам. А вечером все соберутся на перевале.

Кирилл сидел за столом над книгой, а на подоконнике горланил, «наяривая» какой-то вальс, патефон.

«Да. Вон они играют в теннис. – Кирилл посмотрел на теннисную площадку, где гонялись за мячом Стеша и Арнольдов. – А ты что ж? Отщепенец, что ль? Надо же кончать в конце концов».

В комнату вошел Кирилл малый. Он взял трубку телефона и заговорил:

– Васю мне. Ну, Крюкова. Вася? Я сегодня не приду: у меня некогдный день. Некогдный… – и, положив трубку, сказал, обращаясь к отцу: – Вот еще тюря. Как я к нему пойду, когда дядя Павел у нас будет. Он, папа, какой? У него ручищи-то, поди-ка, ух, какие! Сильные?

– А вот увидишь. А это что за некогдный день?

– Ну, значит, занят я.

Отец расхохотался:

– Значит, некогдный? А пальто примерял?

– Примерял. Хорошо. Только… – И Кирилл малый побежал к двери.

– Ты куда?

– Я пальто повесил в прихожей. Сопрут еще.

Отец снова хохочет:

– Как сопрут? Кто сопрет?

– Зайдут и сопрут. Шакалки.

– Не сопрут. Послушай, – Кирилл-отец покраснел. – Дядя Иосиф вчера у мамы в комнате был?

– Был.

– А что они там делали?

Кирилл малый подумал и проговорил:

– Мы с дядей Иосифом в биллиард играли… на под-стол.

– Это как на под стол?