Бруски. Том 1

– А милиция? – спросил Петька Кудеяров.

– Что милиция?… Ишь, перепугались не ко времю…

– Угостим?

– А то не знаете?

– Ну, так тогда по рукам, – и Маркел хлопнул в ладоши.

С места поднялась попадья. Она знает, что у Яшки мать староверка: хотя Яшка и крещен и мать у него крещеная, а попа в дом не принимают. Может, в этом виноват больше Егор Степанович – он попов дерунами зовет, – а только не порядок это…

– Вот что, сватья! Она мне, Стешенька, поручила… батюшку в дом… без этого не пойдет…

– Кто о чем, – пробормотал Катай. – Ну, это дело духовное, – как-то между прочим протянул он, копаясь на столе в газетах. – Степан Харитонович, давно газетки выписываешь?

– Давно, – сдерживая смех, ответил Степан.

– Духовное? Не-е-ет!.. Без этого нет моего благословения… не пойдет она…

– Зря ты, матушка, – бросил кто-то из угла.

– Не пойдет без этого? – бледнея, спросил Яшка.

– А он мать свою обижать не будет, – сказал Петька Кудеяров и отвернулся от попадьи так, будто вопрос был уже решен.

Яшка вывел на середину избы смущенную, заплаканную Стешку.

– Слыхала слова матушки?…

Наступило напряженное молчание. Маркел перебирал пальцами бороду, угрюмо смотрел в ноги попадье. Степан отвернулся.

Яшка ниже склонил голову, левой рукой обнял вздрагивающие плечи Стешки, спросил:

– Не пойдешь?

– Пойду, – тихо ответила Стешка и еще тише добавила: – Дрожу вся.

Яшка, сияющий, глянул на матушку. Матушка в обиде дернула за рукав батюшку, батюшка отмахнулся, разлил в улыбке толстые губы:

– Новые времена теперь… не тревожь…

– Верно, батюшка, – подхватил Николай Пырякин, – по-своему ведут жисть.

Сватья засмеялись, заговорили.

Кто-то потребовал свечей к иконам. Маркел полез в карман – он староста церковный, – достал огарышек, подал.

– Ээ-э-э-э-х, таскал, таскал, – упрекнула Анчурка, – а теперь богу – на!

– Бог не побрезгует…

Огарышек тускло затеплился перед ободранной иконой.

Кто-то предложил сходить за Егором Степановичем, Клуней, за остальной родней. Пора уж и им идти. Давеча Егор Степанович малость где-то замешкался. Николай Пырякин и Егор Куваев тащили столы, скамейки от соседей, заставляли переднюю и заднюю комнаты, в чулане бабы стучали горшками. В печи вспыхнул хворост, – надо готовить варево для запоя.

И пир начался.

Егор Степанович сидел рядом с молодыми и Клуней. Пьяные бабы устроили сговор, лезли к нему, пели песни и требовали с него на мед. Егор Степанович или не слышал, или отделывался шуточками и только под конец, когда все вместе распили восемь ведер самогона (не разбирая – чей), Егор Степанович полез поцеловаться к Огневу.

– Эх, ты, соколик ты наш, – кричал он, – да я, бывало, на лету птиц ловил!..

– Как это ты на лету-то? – спрашивали со всех сторон. – Расскажи…

– Я, бывало… парень-то какой был… во-он бабу спроси, спроси бабу… Она вам порасскажет… Да и Яшка у меня… Да и то, по правде тебе сказать, Степан Харитонович, не видать бы твоей Стешке моего Яшку, если бы, – он поднял загнутый палец кверху, – дельце бы одно… Да… Из дерьма ведь мы ее вытаскиваем в люди – Стешку-то…

Спохватился – лишнее сказал. Огнев, хотя и был пьян, но последние слова Чухлява его больно резанули.

– Да, это так: в дерьме мы живем, – согласился он. Чухляв вновь встрепенулся:

– Вот, вот! Благодарить за то нас должны! Яшка! Яшка! Слыхал, что отец говорит?!

Яшка насупился. Около него выли, скулили, пели песни, плакали, топали ногами.

– Да только ведь мы чужих-то сапог не прячем, – склонившись к Чухляву, тихо добавил Огнев и громко рассмеялся.

Сказано было тихо, но Егор Степанович все понял: он острым плечом толкнул Клуню, вылез из-за стола и направился к выходу. Все, кто видел Егора Степановича, думали: на-двор потянуло свата.

6

– Степан, а Степан, – тревожно будила Груша Огнева, – встань, встань-ка… на часок!

У Степана от самогона разрывалась на части голова, а когда он открыл глаза, Груша шепотом передала, чтоу Чухлява в доме ералаш. Егор Степанович, будь он не тем помянут, после того как ушел с запоя, заперся и никого не пускает в избу. Он решительно заявил, что родниться с Огневым вовсе не намерен; если кто хочет родниться с Огневым – пусть идет, а Егор Степанович и один обойдется. Слава богу, говорит, ему по-миру ходить не доведется, а за хлеб всяк с него согласится порты и рубаху постирать.

– Вот как! – Степан вскочил на ноги. – Так-то он!

Стешка в это время спала за печкой. Проснувшись, она сразу вспомнила вчерашнее сватовство и с нетерпением ждала, когда заскрипит дверь и свахи снова заполнят избу. До нее донесся плеск воды из чулана, говор.

– Сраму-то сколько, – говорила мать.

– Не в сраме дело, – бурчал отец. – Ну, что мы над молодыми мудрим?

«Узнали, – подумала Стешка, – про все узнали».

Она быстро накинула на себя платье и вышла из-за печки. В сенях послышались тяжелые шаги, в избу ввалился Яшка.

– Здравствуйте, – хмуро сказал он.

Стешка тонкими пальцами вцепилась в косяк двери, побледнела.

– Что-о-о? – тихо вырвалось у нее.

– Что, Яша? – спросил Огнев.

Яшка опустился на лавку, медленно обвел всех глазами, чуточку задержался на Стешке, потом поднял руку, и ладонь сжалась в крепкий, увесистый кулак.