Брусничное солнце

Одели белоснежный саван, заметанный серебряной широкой нитью, расчесали седые, целованные луной волосы. И казалось, что она спит: мирная, расслабленная, стерлась ужасная гримаса агонии. Снова хотелось почувствовать её объятия и хриплый снисходительный смех. Ту неведомую силу, которая защищала Варвару от любых напастей, стоило очутиться в мирке, созданном этой маленькой комнатой и родной душой.

Забудется. Тело опустили в гроб, снесли по ступеням. Сиротливо опустела кровать, не пахло больше солнечной ежевикой. Выветрился и запах полыни, проводивший Аксинью в последний путь.

Вместо этого в комнате поселилось что-то иное, пожирающее радость, темное. Варвара пыталась отбросить эту мысль, сослаться на душевное потрясение и избыток тревоги в последние дни. Да только она это «иное» видела. Весь мир нежданно переменился — цвета стали глубже, ярче, тени в углах обрели жизнь. И силуэт этого существа, враждебного и холодного, отчаянно скреб высокий комод, подвывал, скользил ледяным сквозняком по щиколоткам.

Верхняя полка оказалась запертой на ключ, как ни дергала Варвара бронзовую ручку, та не отворилась. Тень скользила у ног, ластилась, исступленно выла, словно оголодавшая без любви и внимания кошка. Скреблась, протискивая черные лапы к замочной скважине под её пальцами.

Что-то важное, непременно. Несмотря на помутнение рассудка, там наверняка спрятано что-то милое сердцу бабушки.

Что ей двигало, когда взгляд заметался по распахнутым шкатулкам с украшениями, другим полкам и шкафам? Для чего ей это все, почему так нежданно важным стало отыскать ключ? Будто это позволит отмотать время назад, поднять Аксинью из гроба. И Варвара искала, дрожащие от нетерпения пальцы скользили от одной поверхности к другой, переворачивали отсыревшие после омовения подушки. Ключ оказался спрятан в мягких складках тяжелого пыльного балдахина.

Замок поддался. А внутри оказались три выцветшие, потрепанные широкие книги. Аксинья научилась письму ещё будучи деревенской девкой. Мать её была прачкой в барском доме, а барин в то время грезил ученой степенью и открытием собственной академии. Его любимой забавой было обучение суетящихся у порога босоногих детей. Эдакие послушные кролики, не обремененные знаниями умы. Барыня иронично нарекала его безумцем, но против воли не шла. Немудрено, что меньшая часть близлежащего Сосновца была обучена алфавиту и зачаткам чтения.

Целеустремленная необычная крестьянка пошла куда дальше: она научилась писать. Дневники? Первый выглядел жалким, с обветшалым сырым корешком и рыжими, почти прозрачными дешевыми страницами. Сколько дней она жила впроголодь, чтобы позволить себе подобное? На страницах были корявые, едва различимые косые буквы. Личные записи.

Совесть не позволила юной барыне начать чтение, но руки бережно прижали добычу к груди. Боясь быть увиденной, Варвара бегом метнулась к собственной комнате. Поднять матрас и разложить тетради ровным рядом у изголовья было нетрудно, девушка управилась как раз к тому времени, когда гроб снесли к телеге. Конюх и возничий подготовили для них экипаж.

Словно скорбя вместе с ними, солнце не показывалось из-за туч, легкая летняя прохлада касалась бледных щек, ветер поднимал оборки черных закрытых платьев, цеплялся рой оживившейся мошкары.

Проводить в последний путь барскую мать решились немногие: кто-то сослался на ломоту в теле из-за коварства переменчивой погоды, кто-то дал уклончивый ответ, обещаясь посетить скорбное мероприятие позже.

В церкви отчаянно плотно пахло ладаном и свечным воском, голоса отпевающих сливались в монолит громового хора, отлетали от стен, пробирали до костей своим величием. А Варвара отстраненно следила за бездвижными росписями на стенах: умиротворенные лица, протянутые к грешникам руки. Есть ли Господь наверху, видит ли он мучения своих созданий? Или давно разочарованный, он закрыл глаза, равнодушный к ходу их жизней?

Достойна ли будет она прощения, когда придет время ступить на загробные тропы?

Пресвященный говорил, что, сознавшись в грехах, станут достойны все. Она никогда в это не верила.

Темнота вокруг клубилась, жила. Теперь она чуяла. Должно быть, горе лишило её рассудка: когда они шли мимо могил, Варвара слышала голоса. Смеющиеся детские и глубокие, покрытые коркой времени старческие. Она замечала слабое марево у давно забытых, поросших сорной травой захоронений, она видела дорожки алых слез на щеках неподвижных серафимов.

И страх уверенно карабкался по ткани платья вверх, зажимал в ледяных объятиях грудь, готовый вгрызться в глотку. Больна, верно ее поглотило безумие.

Не с кем было поделиться волнениями, она старательно запирала их в клети собственного сознания, повторяла шепотом молитвы, когда нужно — осеняла себя крестом.