Брусничное солнце

Воздух здесь был горячий, но пара не было. Жар расслаблял изнывающее уставшее тело, зазудела, зачесалась не до конца поджившая рана на груди и животе. Варя неосторожно поддела краешек струпа у ключицы ногтем, потянула отрывая, обнажая розоватую тонкую кожу.

Никого в бане не было. Но она поклонилась — так низко, как только было способно израненное уставшее тело. Губы беззвучно зашевелились:

«Ну здравствуй, дух банный, дедушка банник. Придержи гостей своих, дай прогреть кости.»

Будто отвечая ей, по ногам скользнул мягкий сквозняк, лизнул горячими языками щиколотки. И Варя уселась на лавку. Прикрыла тяжелые набухшие веки, с нажимом растерла их пальцами. Глубоко вдохнула, выдохнула. И взялась за большой неказистый кусок мыла.

Сначала аккуратно растирая, массируя. Но с каждым мигом движения ее становились резче, ожесточеннее. Хотелось содрать всю кожу, наизнанку себя вывернуть. Стереть начисто, забыть нежеланные касания, жадные поцелуи, укусы и низкие хриплые стоны. Кожа покраснела, касаться ее стало больно, а Варвара все терла и терла, задыхалась в собственной горечи и злобе.

Слишком глубоко, не достать, не выдрать. Забралось внутрь и давит, душит. Ненависть ее стала такой громадной, так переполняла, что тело грозило разодраться на ошметки, не вобрать всю, никуда от нее не деться.

Разгоряченная, с пылающими глазами, она не услышала тихого скрипа дверных петель — успела вернуться Ульяна. А затем в ногу резко вцепилась чужая рука. Варвара дернулась, опустила голову, заскакало по полу выроненное мыло.

Сморщенная, сухая и черная, с обломками ногтей, скрюченными набухшими суставами. Не банник — его ночной гость, мелкий бес. Держит крепко, еще немного и затрещат кости, порвутся жилы, размозжится мясо. Царапает, перебирая по тонкой косточке пальцами.

«Страха моего хочешь? Не получишь, нету сил бояться.»

— Прочь пошел! — Кричит так, что собственный голос пляшет эхом, отскакивает от стен, бьет по ушам яростью. И заложены в него толики силы. Животворящей и умертвляющей, создающей и разрушающей. Прямой, как удар топора.

Из-под лавки слышится истошный визг, черная кожа покрывается бурлящими пузырями, и рука отдергивается. Дверь в этот же миг распахивается, а на пороге замирает испуганная крестьянка, прижимающая к себе сверток с простой небогатой одеждой.

— Помилуй господи, что это было? Испугалась?

Варвара наклонилась, опустила острый подбородок на колени и заглянула в темноту под лавкой. Оттуда на нее смотрела нечисть: острые иголки зубок, горящие ненавистью и испугом глаза, мелкие, словно нити весенней паутины, тонкие конечности и обтянутые черной кожей острые плечи. В иной день ее бы это напугало, потянуло во мрак, из которого вынырнуть помогают лишь нюхательные соли.

Сегодня она видела монстра пострашнее. Она делила с ним ложе.

— Скорее я напугала его.

Маленькая тварь зашипела, словно дикая кошка, широко распахивая рот. А затем проворно юркнула в угол, растворилась в тенях. Вот он был, и вот уже на его месте лишь свернутый от тепла сухой березовый листик. Варя пожала плечами.

— Вот поэтому ночью ходить мы и не решаемся. Дедушка банник своих друзей приглашает. Пирует по ночам в банях нечистая сила, но сегодня пришлось. Ты была… Совсем… — Глаза девушки забегали, она нервно сглотнула слюну и опустила голову. Варвара понимающе кивнула.

— Что было, то уже неважно. Переночую и в путь двинусь, спасибо тебе, Ульяна, что спасла с женихом своим и приютила на время.

Она тяжело поднялась со скамейки, пальцы коснулись дрожащих рук, мягко забрали одежду. Та оказалась почти впору, но к телу была непривычной: колкой, шершавой. Не скользили ткани по коже, оставляя легкую прохладу, не облегал ребра ненавистный корсет, крой не обнажал разворота ключиц. Рубаха из поскони[3] натирала нежную новую кожу, образовавшуюся на месте струпьев, колола где-то промеж лопаток, заставляя нервно ими поводить. Юбка была такой же грубой, темно-серой, она не доходила высокой и тонкой Варваре до щиколоток, зато пояс пришлось подтянуть потуже на выпирающих ребрах и впалом животе.

Семья Ульяны жила совсем бедно, раз их сбережений не хватало даже на пестрядь[4].

Оглядев ее, крепостная удовлетворенно кивнула и выскочила из бани, суетливо перекрестившись. Варвара устало улыбнулась, шагая следом. Кому ж из них подобало пугать суетливую нечисть? Ежели на деревнях и селах с подобным люди сталкиваются постоянно, так чего не свыклись? Так чураются.

Поспать ей болтливая девчонка так и не дала: до рассветных петухов расспрашивала о том, что стряслось и как теперь Варвара жить собирается. Она решила открыться. Рассказала все, как на духу. Про ведьмовство лишь опустила, ни к чему подобное суеверной крестьянке знать.

Взлетали вверх тонкие кисти, то и дело она всплескивала руками, разгоняя воздух перед носом проваливающейся в дрему барыни. После десятого рывка вперед Глинка перестала от нее дергаться — притерпелась.