Брысь, крокодил!

В этот лесопарк бабуся каждое воскресенье привозила меня на троллейбусе. Сама садилась на эту лавочку, я лазал по разным лесенкам, горкам, носился на самокате, она гомонила с другими родительницами, а потом наступало самое для меня трудное. Наступало время обеда, женщины разворачивали пищевые запасы и начиналось: угости Виталика печеньем, предложи Наташе яблочко… Но я видел: мое яблоко больше и лучше груши-дички, которую мне в ответ несет Наташа, а мое печенье? оно вообще самое вкусное и жирное в мире — вон какие фигурные, какие матовые пятна остались от него на кальке! А невкусную конфету Виталика я уже пробовал, я уже выплюнул ее в прошлый раз. Но бабуся смотрит мне в спину, как пихает рогатиной. А у нее был довольно-таки тяжелый взгляд (см. «Портрет бабуси»). Делать нечего, я подхожу к Виталику. Под носом у него — сопля. На ладони — дешевая, от жары расплющенная конфета «Ласточка» с черствой темной помадкой внутри. Мое развитое с самого раннего детства чувство справедливости изо всех сил происходящему сопротивляется. В гневе я сжимаю ладонь, на которой лежит похожее на звезду, имеющее посередине родинку из цукатки печенье с бесподобным именем «курабье». Под моими сильными пальцами оно трескается, а Виталик, который думает, что это я нарочно его разломал, говорит мне «спасибо», два куска сует себе в рот, а три несет Наташе. Я смотрю Виталику вслед и мне делается нехорошо от мысли: неужели я и в самом деле такой на свете один? Пуля упорно говорит, что да, один, что я — последний куркуль на нашей земле, остальных давно пустили в расход.

Однажды на демонстрации, а шли мы в колонне его завода, я не захотел подарить воздушный шарик девочке, на которую он мне указал. И тогда он подошел со мной к милиционеру, о чем-то с ним сговорился, тот схватил меня на руки и понес. От приблизившейся неизвестности я захлебывался слезами. Могучая фигура отца в широкополой фетровой шляпе, в длинном плаще с плечами, подложенными ватой, уже скрылась из вида. И пока это муля нас догнала, мне показалось, прошла вечность. Об этом случае и еще нескольких ему подобных и напоминает в картине воздушный шар, а его красный цвет говорит сам за себя.

Но истинно символическое значение (о чем свидетельствует и название картины) имеет небольшая плюшевая мартышка, которая почти незаметно лежит под лавочкой. Она отсылает зрителя к одному довольно известному опыту на обезьянах, без знания которого невозможно правильно понять остальное.

Вот краткое описание опыта: животное сидит в клетке, перед ним на выбор — две рукоятки. Если дернуть за первую — бананы сыпятся только в клетку к нему самому. Если дернуть за вторую — бананы сыпятся еще и в клетки к соседям, причем животное-оператор это отлично видит. Результат: две трети обезьян (прошу заметить: квалифицированное большинство!) предпочитали есть в одиночку — на глазах у изумленных сородичей. И только трети приматов нравилось кормить и себя, и других. Наверняка эта треть извлекала из дружного чавканья какое-то дополнительное удовольствие. И оно наверняка способствовало их процессу пищеварения — с этим, видимо, ничего не поделать: уж такова природа меньшинства.

Но разве в Думе меньшинству дают принимать законы? Не дают. И в конгрессе США, и в английской палате общин, и в бундесрате — нигде! А когда дело доходит до самого болезненного — до морали, тут почему-то всегда начинает диктовать меньшинство. И возводит свои непонятные для других удовольствия в ранг общепринятого закона. Но одной на всех морали нет и быть не может. А если и есть, то она такая: морально все, что не убивает радость. А радость для человека одна — быть собой, быть таким, каким ты родился.

Намеком на все выше сказанное под лавочкой и лежит плюшевая обезьяна, как здравый смысл, который люди попирают ногами.

Гроза — через пятнадцать минут

На этом полотне в жанре пейзажа изображена чисто видимая идиллия. Черными тучами, которые собираются над горизонтом и серыми полосами, которые в двух местах уже дотягиваются от туч до земли, я как бы говорю: не пройдет и получаса, как эти белейшего цвета кувшинки примется терзать ливень, а зеркальная водная гладь будет скомкана ураганом. В моей биографии этот пейзаж имеет символическую нагрузку.

Мне было года четыре, максимум пять. Тех же лет была и моя соседка по даче. Мы с ней плескались чуть пониже изображенных здесь мостков. И вот как-то раз эта девочка мне предложила полазить рукой у нее в трусиках, она сказала: на суше это делать нельзя, от этого дети родятся, а если в воде, никто не родится. Восторг я пережил, мало с чем сопоставимый, — но отнюдь не мужской, нет, чисто исследовательский. Только я ей не поверил, что все остальные девочки устроены так же. И потому я сказал: пусть она мне приведет еще одно доказательство.