Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят

Анфилогов, услышав вопрос Касьянина, поднял голову, усмехнулся, сверкнув опасными своими зубами. Так и не произнеся ни слова, встал, прошелся по кабинету, постоял у окна, и Касьянин не мог не отметить и его рост, и подтянутость. Видимо, посещает спортзал, видимо, бросают его там на маты, да и он, похоже, может бросить. Костюм на Анфилогове был все тот же — серый, слегка измятый, видимо, носил его следователь постоянно, не сменяя. А вот белая рубашка свежая, с жестким расстегнутым воротником.

Касьянин тоже молчал, не торопя следователя с ответом, не суетясь, не забегая вперед с предложениями и догадками. Он взял со стола свою заметку, еще раз прочитал ее, отметил и заголовок, и собственную фамилию внизу. До него дошла наконец причина замешательства следователя — не сам ли убийца описывает в газете собственное преступление, не сам ли убийца и участвует в поисках и расследовании… Подняв глаза от заметки, Касьянин увидел, что Анфило–гов внимательно наблюдает за ним, повернувшись спиной к окну.

— Забавная заметка, не правда ли? — спросил Анфилогов с почти светской вежливостью.

— Читатели любят такие.

— А авторы?

— Это зависит от гонорара.

— Да, сейчас многое зависит от этого… Отвечаю на ваш вопрос, Илья Николасвич… Из этого следует, как я уже говорил, что своего обещания мне выполнить не удалось, вашего обидчика кто–то вычислил и достойно наказал до меня.

— Это хорошо или плохо?

— И то и другое. Плохо, что я оплошал, хорошо, что не оплошал кто–то другой. Хорошо, что обидчик наказан, плохо, что наказан непомерно жестоко… И так далее. Продолжать можно долго, как и о чем угодно в нашей жизни. Все в этом мире делится на хорошее и плохое, и дай нам бог мудрости отличить одно от другого.

— Действительно.

— Как вы думаете, кто мог меня опередить?

— Мало ли… Наша газета высказала предположение, что идут обычные бандитские разборки.

— Эту мысль высказали вы, Илья Николасвич. А газета всего лишь опубликовала ваши предположения. Я внимательно прочитал предыдущую статью об убийстве Пахомова…

— Какая статья! Заметка, как мы говорим, информушка, и не более того.

— Я внимательно прочитал вашу предыдущую информушку, — невозмутимо продолжал Анфилогов со странным выражением лица, на котором, казалось, боролись два чувства — жесткость профессионала и неловкость гостя. — Вы настойчиво внушаете мысль о каком–то дробовике, этак ненавязчиво убеждаете читателя в бандитских разборках…

— Я в чем–то ошибся?

— Вы имеете право на любые версии… Поэтому нет причин говорить об ошибке. В завтрашней информушке, как вы выражаетесь… позиция остается прежней?

— У меня нет никакой позиции. Это всего лишь сведения, которые удалось вызвонить по телефону. Конечно, я могу упустить нечто важное, и в результате окажутся выпяченными данные не столь существенные… Но это не моя вина, это может быть только моей бедой — скудость информации.

— Да ладно вам, — Анфилогов махнул рукой, отметая все эти доводы как не относящиеся к разговору. — Я знаком с вашей деятельностью. Недолгое время мне самому пришлось побыть журналистом, и потому я представляю характер вашей работы. Речь не об этом.

— О чем же?

— Речь не о вашей работе, к которой я отношусь с величайшим уважением, — Анфилогов прижал большую сильную ладонь к груди и слегка поклонился, подчеркивая свое уважение к прессе. — Речь в данном случае о вас лично.

— Ко мне вы тоже относитесь с величайшим уважением? — усмехнулся Касьянин.

— Разумеется, — Анфилогов подошел к двери, выглянул наружу, в коридор, и, словно убедившись в безопасности, снова закрыл дверь. Потом подсел к столу, за которым сидел Касьянин, и доверительно посмотрел ему в глаза. — Хотите, поделюсь самыми сокровенными своими мыслями? — спросил он.

— Хочу.

— Мне кажется, вы знаете, кто убил Пахомова.

— А кто это? — спросил Касьянин, но похолодело у него внутри.

— Вы написали об этом человеке уже две статьи и спрашиваете у меня, кто это? — усмехнулся Анфилогов. — Авторитет.

— Ах да, ведь он Пахомов, — всего несколько слов удалось выдавить Касьянину из себя, но он почувствовал, что стало легче. Первые мгновения, когда Анфилогов высказал свое подозрение, миновали, и теперь он снова мог отвечать, осмысливать сказанное следователем. — Это ваше предположение, озарение, наитие?

— Всего понемногу, — улыбнулся Анфилогов. — Ни одно из этих понятий я в своей работе не отвергаю. А если всерьез… Делюсь наболевшим. Редактор сказал мне, что поручил вам провести журналистское расследование этого ужасного преступления…

— Был такой разговор.

— Вы согласились?

— А почему бы и нет?

— Значит, все–таки согласились? — повторил вопрос Анфилогов.

— Да.

— Вы мне нравитесь.

— Я тоже отношусь к вам с большой симпатией, — признался Касьянин. — Но, может быть, расскажете подробнее, как посетило вас это озарение?

— Очень просто. Вы — единственный человек из живущих в том районе, у которого были основания отомстить, ответить на обиду, на избиение…

— Но я не знал, кто это сделал! Я не видел человека, который избил меня!