Бубновые тузы

Штабс-ротмистр чуть усмехнулся и подчеркнуто-медленно опустился в чиппендейловское кресло – английская мебель, подчёркнуто упрощённая, ему нравилась больше, чем французская, вычурно-ампирная. При той же мягкости и удобстве. Несколько мгновений Платон Сергеевич всерьёз раздумывал – а не закурить ли, – но решил, что это будет перебор. Слишком мелочно и напоказ – кто такой этот лакей?! Пусть перед ним нижние чины щеки надувают!

Впрочем, раньше лакея, в гостиной возник хозяин – пожилой господин с заметно круглящимся брюшком, круглолицый и лысоватый, он кутался в теплый шлафрок48 и тщетно пытался скрыть страх и раздражение за показным радушием. Платон Сергеевич едва заметно (надеясь, что едва заметно – впрочем, даже если и не едва, то наплевать!)усмехнувшись, вспомнил, что собственно, сейчас только ещё шесть утра, самое начало седьмого.

Ну и что ж с того?

Толстячок, вбежав в гостиную, приостановился, растерянно переводя взгляд с офицера на нижних чинов.

Это – мичман Шпейер?

Вряд ли.

– Коллежский советник Шпейер! – с едва заметным немецким акцентом, в котором то и дело проскальзывала злость, отрекомендовался хозяин. – Чем обязан, господин… – он промедлил мгновение, разглядывая знаки различия Воропаева, – господин штабс-ротмистр?

Комедию ломает! – колыхнулась в душе Воропаева злость. Он встал с кресла – всё-таки Шпейер был старше чином. – А то ему лакей не доложил ничего! Эполеты он не может разглядеть, ишь ты! Немец-перец-колбаса!

– Штабс-ротмистр жандармерии Воропаев, господин коллежский советник! – отчеканил Платон Сергеевич, кидая руку к козырьку отточенным жестом (благо фуражку от злости так и не снял, а то был бы конфуз для старого служаки!). – Могу ли я видеть мичмана Шпейера? Он проживает здесь?!

– Точно так, – в голосе коллежского советника прорезалась растерянность. Неужели он надеялся, что это какое-то недоразумение? – весело подумал Воропаев, не допустив, впрочем, на лице ни единой тени улыбки. – Это мой сын…

– Мичман Шпейер дома? – всё так же сухо спросил Воропаев. – Я могу его видеть?!

– Дома… можете… – с ещё больше растерянностью подтвердил Шпейер-старший и почти тут же воспрял и бросил с вызовом. – А в чем, собственно…

– Имею приказ об арестовании мичмана Шпейера Василия Абрамовича по делу о мятеже четырнадцатого декабря! – перебил Платон Сергеевич коллежского советника. – Также имею приказ о производстве обыска в комнатах мичмана Шпейера!

При последних словах штабс-ротмистра распахнулась дверь, и в комнате возник (иного слова не подберешь!) – щуплый и высокий молодой человек в наброшенной на плечи флотской тужурке. Услышав слова Воропаева, он чуть попятился, смятенно и торопливо поправил роговые очки и беспомощно глянул на штабс-ротмистра.

– Может быть, вы всё-таки скажете, что вы ищете, господин штабс-ротмистр? – коллежский советник Шпейер изо всех сил старался сохранить спокойствие и солидность. Что, впрочем, ему удавалось плохо – трудно выглядеть солидным в шлафроке, когда в твоём доме стоит тарарам, и два жандарма шарят по всем закоулкам квартиры. Больше всего Шпейер-старший сейчас напоминал наседку, которую сорвали с гнезда и выкупали в лохани с водой. Ёжился и кутался в шлафрок, насупленно следил за фельдфебелями, то и дело бросая взгляд на Воропаева. Платон же Сергеевич устроился на мягком стуле, едва сдерживаясь от того, чтобы не закинуть ногу на ногу – до того сквозили из обоих Шпейеров плохо скрытые неприязнь и презрение к «голубой крысе».

Младший Шпейер, в отличие от штабс-ротмистра, условностями себя не стеснял – удобно устроился в кресле, как-то весело даже поглядывая на жандармов, и ногу на ногу всё-таки закинул, да ещё и покачивал носком начищенного форменного штиблета, и тужурка так и оставалась накинутой на плечи нараспашку. Блестели стекла очков в пляшущем тусклом пламени свечей, блестели на промороженных и темных оконных стеклах огоньки – портьеры в комнатах мичмана были раздернуты, словно он с утра пораньше любовался ночной набережной Фонтанки.

Хотя, возможно, так и было.

Воропаеву смерть как хотелось намекнуть хозяевам на своё боевое кавказское прошлое, но чувствовалось, что им на это наплевать. Да и не поверят ещё.

А хозяйка в теплом салопе прижалась к дверному косяку и следила за жандармами с плохо скрытым ужасом во взгляде, зажимая себе рот дрожащей ладонью – тоненькая, чернявая, она казалась совсем не парой коллежскому советнику. Чего только не бывает в жизни, – мельком подумал штабс-ротмистр, продолжая разглядывать довольного жизнью мичманка – называть про себя этого юнца мичманом язык не поворачивался.

Невольно Воропаев вспоминал летнего попутчика, кадета… Шепелёва, кажется. С чудным каким-то английским прозвищем… Грегори! точно так его и звали.

Неужели этот мальчишка, который так расстроился из-за того, что не опознал в разбойниках разбойников, что мимо пролетело приключение, неужели он, выйдя из корпуса, станет таким же, как и этот высокомерный юнец?

Не дай бог.