Буча. Синдром Корсакова (сборник)

Но молодой человек, сам, не замечая того, помчался по темам, перескакивая с одной на другую, будто по кочкам на болоте – так, словно, боялся увязнуть в долгих бесполезных рассуждениях… Был он раньше женат, но развелся, оставив жену с маленькой дочерью. Срочную служил в Ростове при военной кафедре какого-то института.

– Чего с отцом-то случилось? – осторожно спросил Иван. Собеседник посерел лицом, как первый раз, когда упомянул про отца.

– Сердце. Не смог пережить. Я, только я во всем виноват. Гадство, дьявол! Все так несуразно вышло. Поверьте, я до сих пор не понимаю той ситуации. Развелся с женой, бросил институт. Не получилось то, что задумал. Отец не смог пережить этого. Я убил отца, да, убил.

И вдруг стал говорить с отчаянием:

– А я вам завидую, прости, тебе. Может… Точно, именно! Все равно ничего из меня не вышло. Разве можно всю жизнь так вот – за ручку, под чью-то указку? А не стало отца, и все. Пусто… Никому ты не нужен. К чему все эти разговоры о великом, мечты?

Незаметно для себя Иван втянулся в этот, как казалось ему, никчемный разговор; путаный рассказ молодого человека по-настоящему заинтересовали самого Ивана, в некоторых места обескуражил и даже разозлил.

– Отец был известен в творческих кругах… личность… литературный критик, – продолжал попутчик. – Не слышали, Выш…ий? Ну, конечно, вряд ли. Отец ушел. Что я теперь? И что все эти книги… что все эти нобелевские лауреаты, изощренные психологи, врачеватели душ?

Вот тебе и здрасте! Думал Иван, что к нему в душу лезут, а, оказалось, перед ним выворачивается человек наизнанку. «Да, чубарый, эк тебя колбаснуло! – не удержал злое, но не вслух: – Это ты, братела, с сытости. Видишь как. И служил у папы под крылышком, дипломчик на халяву и кормился с богатого стола. Надорвался папаша, Царствие Небесное. Что ж, жалуйся, мы понятливые. Эх, братела, тебя бы в окопы под Аргун».

Вагон дернуло, поезд остановился.

Станция.

Разговор на время затих. Оба собеседника разглядывали незнакомый ночной перрон. За окном суетливо забегали. Через пару минут двери распахнулись, и в тамбур ввалились «амоны». Не врала проводница. В соседнем вагоне дембеля развоевались по серьезному. Ивана прижали автоматным стволом к стенке, грубо ощупав карманы, приказали стоять и не рыпаться. У ОМОНа расклады свои – дернешься, без разговоров получишь плюху. Иван такое дело знает. Стоит, только желваки выдавливает, изучает облупившуюся стенку перед носом. Попутчика интеллигентность подвела.

– Послушайте, это же незаконно, вы даже не спросили, кто мы! Какое вы имеете пра…

Он не договорил. Здоровенный детина со знанием дела воткнул ему в спину приклад автомата. И после того как чубарый скорчился на полу, произнес заученное:

– Ша, монсистра. Разберемся.

Пока разбирались, по тамбуру сновали люди, хлопали дверьми. Иван заметил через плечо, как проволокли с руками за спину двух парней в изодранных камуфляжах.

Потом прибежала проводница и завизжала:

– Ой, та вы шо! Это ж мои! Та оны ни при чем.

– Разберемся, – гудел омоновец.

– Шо разбираться, ну-ка бросьте руки! Полуношники. Хаварила толька им, шоб не бросалы бычки.

Ивану смешно стало; за спиной проводница верещит на омоновца:

– Тю, куда там!.. Ну, вы, мужчина, не понимаете?.. Та, боже мой. Охо-хо, ой какие вы страшные, в ваших масках! Добрые хлопчики. И вам спасибочка! Шо ба мы без вас делалы с той пьянью?..

«Менты и в Африке менты, – кривится Иван в стенку. – Охотники на мамонтов. Сейчас с дембелей шкуру и спустят. А проводница натуральный перпетум».

У них проверили документы. На Ивана посмотрели косо, перерыли всю сумку. Здоровяк, что держал его в тамбуре под дулом, что-то сказал на ухо старшему. Тот спросил Ивана:

– Из госпиталя?

Иван взял протянутые ему бумаги, военный билет. Рвут кожу желваки.

– Домой еду.

– Не шастай по ночам, солдат. Время, знаешь какое?..

А что – обычное было время. Случилась в те годы война. И, как обычно бывает, стали люди гадать, как же это не подумали они о старинных приметах. Правда, и приметы те уж никто не помнил. Стали все валить на жару: дескать, земля иссохлась, птица ушла к морю, вино кислей обычного получилось, да и виноград раньше сроку закровянел переспелыми гроздьями. Так вот после и не верь в приметы. Заплутал дурной ветрила меж горбатых хребтов, заметался с истошным воем, – и пролилась кровь, насытив истомленную землю живою влагой. Вино перебродило и загустело на губах рудыми каплями.

От примет тех забытых и случилась жестокая брань, – а отчего ж еще?

И снова побежали столбовые километры: дрожали в непроглядной ночи огоньки шахтерских поселков; новые пассажиры устраивались на узких боковушках; кареглазая хохлушка-проводница пересчитывала мелочь за чай, рассовывала по кармашкам проездные билеты.