Будь моей

— Я хочу, чтобы все было как раньше. Как было всегда. — Он обнял меня покрепче.

Два дня мы провели, не размыкая объятий.

В нашей спальне, держась за руки, касаясь друг друга коленями и плечами. Ночью мы легли в постель, но не спали, не занимались любовью, даже одеялом не накрылись. Просто смотрели друг на друга. Часами. В какой-то миг я поймала на лице Джона страдальческую гримасу. Он перехватил мой взгляд и попытался улыбнуться. Начал меня целовать — в губы, глаза, уши. Мы плакали, плач переходил в смех, а потом опять в плач. Не подходили к телефону, не выходили из дома.

Строили планы.

Теперь мы опять вместе, сказал Джон. Он стремился взять всю вину на себя, потому что был уверен: я бы никогда не пошла на любовную связь без подзуживания с его стороны и не меньше его хочу, чтобы все закончилось. Он настаивал, что это было нашей общей ошибкой — непониманием, рожденным благодушием и самоуверенностью, слепотой и неблагодарностью за величайший подарок судьбы в виде счастливого брака. Так мы говорили, пытаясь поддержать друг друга, размышляя, как нам жить дальше, и вдруг до меня дошло, что раньше, до этих событий, мы никогда не обсуждали ни одной темы — ни дом, ни ребенка, ни брак — с такой страстью, какую вызвала проблема моего любовника.

Мы решили, что в четверг я встречусь с Бремом в кофейном магазине на углу неподалеку от моей городской квартиры (но не в квартире) и все ему объясню. Семестр закончился, скажу я, жилье в городе мне больше не нужно, так что встречаться нам негде.

Договор на аренду разорву. Прямо сейчас. Осенью мы с Джоном найдем себе квартиру в кондоминиуме, поближе к работе. И мне больше не придется столько времени тратить на дорогу или ночевать вне дома.

(«Я не держусь за этот дом, Шерри, — сказал Джон. — Без тебя дом — ничто».)

В четверг в кофейном магазине я собиралась сказать Брему, что совершила ужасную ошибку, что сын приехал на каникулы, что муж ревнует, а мне есть что терять. Коллег тоже нельзя сбрасывать со счетов. Возможно, кто-то из них уже что-то подозревает, и мы оба можем лишиться работы. Если это не сработает, добавлю кое-что еще. Скажу, что у мужа есть ружье, он бывший охотник и может быть жестоким. В общем, я должна доказать Брему, что опасность слишком велика и наши отношения необходимо прекратить.

Даже Джон согласился, что не следует говорить ему, что муж все знает.

Кто знает, как будет реагировать Брем?

Впадет в ярость? Почувствует себя униженным?

Слова Брема — «ты должна быть моей» — поразили не только меня, но и Джона, так весомо и убедительно они звучали; и мы признали, что совсем не знаем этого человека. Мы понятия не имеем, как он может себя повести. Мне больше никогда не следует встречаться с ним наедине, а дать ему от ворот поворот надо решительно, но не грубо. И все пойдет как раньше.

Все станет как раньше.

— Ну вот, — сказал Чад, прикончив третью порцию спагетти, — выложил вам все свои новости. А у вас тут что происходило?

— Да ничего, — быстро ответил Джон.

Я пожала плечами:

— Ничего особенного.

— Ну и хорошо, — кивнул Чад.

Мы поговорили о погоде. Поговорили о войне, потом Чад с Джоном помогли мне убрать со стола, пожелали друг другу спокойной ночи, и Чад ушел к себе. Мы тоже ушли в спальню, легли в постель и, обнявшись, заснули.

Посреди ночи я проснулась. Мне снилось, что Чад опять маленький и бродит по какому-то озеру, на мелководье. Во сне мне было хорошо, я радовалась жизни. Небо затянули тучи, но и это меня радовало — не надо защищать кожу от солнца. Вокруг стоял туман, и я точно знала, что озеро — мелкое. Как замечательно, подумала я, все стало по-старому. Мы в полной безопасности.

Тем не менее, несмотря на ощущение надежности, исходившее от окружающих предметов, я почему-то понимала: вот-вот случится что-то плохое. Тут я и проснулась. Ладно. В конце концов, это всего лишь сон. Хорошо, что еще во сне я успела встать с лежака, на котором валялась на пляже, до того, как это плохое случилось.

Потом я долго лежала рядом с Джоном и поздравляла себя с тем, что мы избежали большой беды, даже катастрофы, хоть и во сне.

Было, наверное, часа три ночи, но из комнаты Чада доносились звуки стереоустановки, как будто кто-то глухо стучал за стеной.

Смещение часовых поясов.

Мальчик прибыл из другого времени.

Из другой жизни.

От его присутствия в доме делалось уютно и одновременно как-то беспокойно. Вот, наш маленький мальчик вернулся домой, сказала я себе.

Вместе с тем у нас словно появился чужой человек.

Без него я привыкла чувствовать себя свободно. Заниматься с Джоном любовью в гостиной, ходить голой из спальни в ванную.

Теперь, выбираясь из постели, я натянула халат, о котором, с тех пор как уехал Чад, успела забыть. Завернулась в него поплотнее и направилась в ванную. Проходя мимо комнаты Чада, задержалась в дверях и заглянула внутрь. Над его кроватью горел свет. Чад сидел в одних трусах, развалившись поверх одеяла, и читал книгу в черной обложке.

— Привет, — сказала я.