Будь моей мамой. Искалеченное детство

Я отошла и осталась стоять там затаив дыхание. Я хотела запечатлеть каждую подробность, ведь позже мне нужно будет все записать. Я наблюдала, как она нагнулась над куклой, задрала ей платье, потом грубо стянула с нее трусики. Не сознавая, что она делает, она раздвинула кукле ноги и приблизила лицо. Она стала издавать низкие хриплые звуки, как и прежде, потом растянулась на кукле, накрыв ее с головой, лицом уткнувшись в диван. В ритмичном подергивании она начала приподниматься и опускаться, задышала громче. Она подняла голову и издала протяжный стон, прежде чем замереть без движения. Это было точное и однозначное изображение полового акта. Мне стало дурно.

В комнате было тихо. Я смотрела на изнасилованную куклу, стараясь скрыть отвращение и отчаянную жалость к девочке. Какой ребенок в свои восемь лет может показать такое, или знать такое, или испытать такое? Мысль о том, через что она прошла, была невыносима, меня переполняла ненависть к тому чудовищу, которое смогло поступить так с собственной дочерью. На глазах выступили слезы от злости и жалости, но я сдержала их.

Глубокий вздох. Сейчас не время для эмоций. Сейчас нужно было сохранять спокойствие ради Джоди. Она не была смущена. Она слезла с Джули и подошла ко мне.

— У меня получилось? — спросила она.

— Ты очень смелая, — слабо улыбнулась я.

Но смелость ей не требовалась. Джоди не проявляла ни замешательства, ни осознания происходящего. Это было частью того, что для Джоди являлось обычной жизнью. Я взяла ее за руку и подвела к дивану, где мы сели рядом. Мы обе смотрели на Джули. Все же было несколько несоответствий, которые мне предстояло прояснить. Я крепко сжала ее руку:

— У тебя замечательно получилось, Джоди. Я только не уверена насчет нескольких вещей. Попробуй вспомнить и ответить на мои вопросы. Если не знаешь или не можешь вспомнить, так и скажи. Не надо гадать или выдумывать, ладно?

Она кивнула.

Я, продолжая держать Джоди за руку, развернула ее к себе, чтобы видеть ее лицо. Совершенно пустое выражение.

— Ты только что изображала своего папу?

Она кивнула.

— А настоящая Джоди спала в постели и свет не горел?

Снова кивнула.

— Если ты спала, откуда ты знаешь, что он вошел в комнату так, как ты мне показала? Может, он подкрался на цыпочках или прополз по полу. Ты спала, и глаза были закрыты, верно?

Она немного подумала.

— Если не знаешь или не помнишь, просто скажи, — напомнила я.

— Знаю. Я иногда спала, а иногда не спала.

— Ясно. Ты помнишь, как он был одет?

— Джинсы и майка, — ответила она, не раздумывая. — Он всегда так ходит.

— Он оставался в одежде или что-то снимал?

— Он снимал молнию.

«Расстегивал молнию, наверное», — подумала я, но нужно было уточнить:

— Не покажешь, как это?

Она поднялась, расстегнула пуговицу на джинсах и молнию.

— Понятно. И так и оставался, пока был сверху тебя?

— Нет. Больше… — Она спустила джинсы на щиколотки и чуть было не сняла трусики.

— Хорошо, не надо показывать, просто расскажи.

— Спускал трусы и джинсы.

— Вниз?

— Да.

— Понятно. Одевайся, солнышко. — Я помогла ей застегнуть молнию и усадила рядом с собой на диван.

— Папа вел себя плохо, Кэти? — Ее брови поползли вверх.

— Да, Джоди. Очень плохо. — Не мне судить родителей, но было очевидно, что Джоди немедленно должна узнать, что все это было очень плохо, но что она ни в чем не была виновата.

— Папа плохой, — сказала она и с силой стукнула кулаком по колену, — Сделал мне больно. Я хочу сделать ему больно. Как ему это понравится?!

Я обняла ее и прижала к себе. Ах, если бы было в моей власти вытащить из нее эту боль и исцелить.

— Все хорошо, Джоди. Теперь ты в безопасности. Больше этого не случится, обещаю.

— Хорошо, — сказала она, даже слишком быстро успокоившись. Но этот безмятежный вид и скупость в эмоциях означали, что мы даже близко не подошли к основной причине ее страданий.

— Джоди, ты только что сказала, что он делал тебе больно. Не расскажешь как? — Вопрос ужасный, но так иди иначе ей задаст его офицер отделения по защите детей, и ее первый ответ нужно будет записать.

— Потом у меня болел животик. — Она положила руку в низ живота, ближе к бедрам. — А потом он писал, и это было невкусно.

— Невкусно? Он что-то клал тебе в рот?

Она скривилась и сплюнула:

— Когда мы были в машине, он сделал пи-пи мне в рот.

Я отвернулась, чтобы она не видела моей реакции. Я горела от гнева и стыда, стыда, который должна была чувствовать и Джоди, но не чувствовала. Я не собиралась говорить ей, что это было на самом деле. Зачем? К тому же наивные определения, единственные, которые могли прийти ей в голову, не только делали картину еще более ужасной, но и еще раз подтверждали подлинность истории. Вне всякого сомнения, она говорила правду.

Я повернулась к Джоди и снова посмотрела на нее:

— И последнее, что мне нужно знать. Это было один раз или несколько?

— Много, Кэти. Папа плохой. Кэти, почему ты плачешь?

Но я больше не могла сдерживаться. По лицу текли слезы.

— Мне рассказали очень грустную историю, милая.

— Почему грустную?

Тот факт, что она не понимала кошмарной природы всего случившегося, только усугублял ситуацию.