Будь моим этой ночью

Молино одарил ее спокойной, умиротворяющей улыбкой — улыбкой, на которую способны лишь люди, живущие в согласии со своей совестью.

— Уверяю вас, моя дорогая леди, что если в этом погребе действительно находится Святой Грааль, мой восторг не будет знать пределов.

Теперь смысл его слов понемногу прояснялся.

— Вы не уверены, что мы открыли его истинное местонахождение?

Священник покачал головой:

— Ни в коем случае не хочу преуменьшать ваших заслуг или заслуг мистера Грея, но мне уже приходилось наблюдать слишком много подобных вылазок — и печальных последствий, к которым приводила их неудача.

В его теплом взгляде было столько проницательности и опыта, что Прю невольно отвернулась. О неудаче думать не хотелось. Только не сейчас.

— Но на этот раз все должно окончиться благополучно.

Господи, до чего же противны жалобные нотки в собственном голосе!

Молино потрепал ее по руке:

— Да. И ради вашего же блага я надеюсь, что так оно и случится. Но все же советую соблюдать осторожность, мисс Райленд.

— Осторожность? О чем вы?

— Все эти тайники тщательно скрывались от посторонних глаз не просто так. На то имелись свои причины. Пожалуйста, не заходите туда одна. Обязательно возьмите с собой Шапеля или меня. Не хочу показаться самонадеянным, но мы с ним оба знаем, каких ловушек следует остерегаться.

— Ловушек? — Маркус ничего не говорил ей о ловушках или тому подобных опасностях!

Огорчение, по-видимому, слишком явственно отразилось на ее лице, поскольку священник снова потрепал ее по руке.

— Не сомневаюсь, мистер Грей тоже принял в расчет такую возможность, однако мне, старику, будет спокойнее, если вы двое возьмете кого-нибудь из нас с собой.

Просьба показалась Прю не такой уж значительной — кроме того, Маркус и его люди легко смогут взять верх над священником и даже Шапелем, если только те вздумают украсть у них Грааль.

— Я поговорю об этом с мистером Греем, однако не вижу причин, почему вы не можете нас сопровождать, святой отец.

Улыбка на лице священника была столь радушной и светлой, что его трудно было заподозрить в каких-либо недостойных замыслах.

— Благодарю вас, моя дорогая. А, вот и ваш розарий! Какая красота!

Отпустив ее руку, Молино направился к розовым кустам и с выражением неподдельной радости на лице принялся рассматривать ряды бутонов самых разных оттенков. Прю наблюдала за ним с улыбкой, однако после предостережений священника на сердце у нее было неспокойно.

А еще более беспокоило ее сознание того, что если в погребе их и впрямь поджидала какая-то неведомая опасность, она предпочла бы видеть с собой именно Шапеля.

— Ну, как она?

Отец Молино, который как раз в этот момент смахивал пушинки с вечернего пиджака Шапеля, остановился. Пожилому священнику почему-то доставляло удовольствие брать на себя роль его камердинера — или отца.

— Она показалась мне вполне здоровой, мой друг. Настроение у нее бодрое, и если не считать небольшой усталости, никаких иных признаков недуга я не заметил.

Оправив рукава, Шапель кивнул:

— Хорошо.

Однако после того как Прю упала возле самой его двери, не оставалось сомнений, что с ней что-то было неладно. Люди обычно не корчатся от боли без причины. Какая-нибудь болезнь или травма могли объяснить ее стремление найти Грааль — и ради самой Прю он надеялся, что ей удастся обнаружить в старинном погребе именно то, что она искала.

— Что, если они отыщут Святой Грааль?

Взгляд Молино поймал его собственный, отражавшийся в зеркале. Улыбка на лице священника была преисполнена спокойствия и терпения, как у родителя, наблюдающего за любознательным, но заблуждающимся ребенком.

— Грааля там нет.

— Откуда ты знаешь?

Он пожал плечами:

— Просто знаю, и все. Что бы там они ни нашли в погребе, это будет не Святой Грааль. Я лишь надеюсь, что это будет и не Чаша Крови тоже.

Сама мысль, что Прю может испить из чаши проклятия, думая, что пьет из источника жизни, была нестерпимой.

— Ей ни в коем случае нельзя позволять пить из нее, пока мы окончательно в этом не убедимся.

Молино в последний раз прошелся щеткой по пиджаку.

— Это ясно и без слов. Нам придется положиться на твое зрение и память, поскольку мои уже далеко не те, что были когда-то. Ты ведь узнаешь ее, да?

Шапель уставился на свое отражение. Его внешность уже не приводила его в расстройство, как прежде. Лицо в зеркале было тем же самым, которое он видел в течение столетий. Его лицо.

— Да, я ее узнаю, — заявил он твердо. — Как будто я могу ее забыть!

Каждая трещинка, каждый изъян, каждый дюйм потускневшего серебра чаши навеки запечатлелись в сознании. Эта чаша стала его повелительницей, его проклятием, его бичом — сосуд, из которого он испил по собственной воле.

Молино между тем оправил плечи пиджака Шапеля. Костюм из неплотной черной шерсти сидел как влитой, контрастируя с накрахмаленной белой рубашкой и галстуком винного цвета. Шесть столетий назад ему и в голову бы не пришло одеваться подобным образом.