Будь моим мужем

И, вернувшись к себе в кабинет, она проделала то же самое, что когда-то давно в Чикаго. Через междугородную справочную она узнала все, что ей было нужно. В телефонном справочнике города Уотерфолл, штат Делавэр, значился лишь один абонент с фамилией Эбернети – Джон.

Джон Эбернети слышал о Рейчел Ричардсон. Обходительно и любезно отвечая ей по телефону, он сказал, что подолгу смотрит телевизор, поскольку теперь выходит из дому нечасто. Да, он отец Розы, той самой Розы, подруги Чарльза. Рейчел рассказала ему о Чарльзе Форде и о своей передаче, и он охотно согласился помочь.

Бедный Чарльз. Славный, добрый человек. Не проходит и дня, чтобы он не вспоминал о Чарльзе и о том, какое счастье тот подарил его дочери. Чарльз и Роза были так близки, так любили друг друга и свое искусство. У них была одна небольшая традиция. Когда кто-то приступал к очередной картине, другой должен был первым коснуться кистью полотна… Это символизировало собой их неразрывную близость во всем – в творчестве, в жизни. Прикосновение кистью могло быть просто линией или точкой – не более, но тогда каждая картина становилась как бы их совместным творением…

Рейчел положила трубку. Рука ее дрожала. Это произошло вновь. Простой телефонный звонок, и ее молитва исполнилась. Она уже слышала свой голос, задающий этот вопрос под ровное гудение телекамеры, крупным планом берущей в кадр лицо Чарльза Форда:

– Я знаю, что у вас с Розой была традиция начинать картины друг друга. Именно поэтому вы не в состоянии теперь приступить к новой картине?

Рейчел глубоко вздохнула. На экране его реакция будет выглядеть великолепно, но не пожалеет ли она сама о том, что делает?

25

Гарри Уордлоу сидел за письменным столом, неестественно выпрямившись, словно демонстрируя своей позой испытываемую неловкость и хотя бы отчасти заглаживая собственную вину за случившееся. Виноват был, конечно, не только он. Однако и назвать свое поведение во всей этой истории абсолютно безупречным он тоже не мог. Беспорядок, царивший на заваленном бумагами столе, свидетельствовал о крайней степени возмущения его владельца. Впрочем, пока Чарльзу об этом ничего не было известно.

– Она настырна, как дьявол, – сказал Уордлоу. – Но если тебя это хоть немного утешит, то ты ей здорово выдал. Ну, когда ты…

– Послушай, Гарри, – оборвал его Чарльз ледяным тоном. – Меня использовали. Меня раздели, обследовали, разложили, выставили на всеобщее обозрение и препарировали. Обманом и хитростью из меня вытянули самое сокровенное. И продемонстрировали на потеху толпе к ее вящему удовольствию. Зеваки хрустели кукурузой, потягивая пивко из банок, и развлекались, глядя на какого-то сентиментального чудака: «Надо же, художник-страдалец. Ну-ка, ну-ка, посмотреть, что ли, для разнообразия, какие там у этих «богатеньких» душевные терзания. Вот с жиру-то бесятся». Это ведь точь-в-точь Опра, только гораздо жестче и безжалостней. В жизни не испытывал ничего унизительнее.

– Но ведь это как раз и есть характерная черта интервью Рейчел, – мягко пояснил Гарри.

Чарльз горько рассмеялся.

– Понимаю. Потому-то я и отказался от участия в передаче, когда мне позвонила ее помощница. Но когда я познакомился с нею самой, она оказалась… она была совершенно другой. Человечной, искренней. Она понравилась мне. В ней было настоящее сердечное тепло, и я подумал, действительно подумал, что и я ей понравился. Вот в чем вся беда! Я оказался слишком доверчивым и легковерным.

Он отвернулся от Гарри, не желая показывать другу свою душевную боль. Молчание длилось недолго. Чарльзу надо было выговориться.

– Гарри, я только начал приходить в себя. Вновь начинал жить. Мне казалось, что Рейчел все понимает. Неужели возможно притворяться до такой степени? Они что там, все лицедеи? И каждый из них самый что ни на есть подлый обманщик? – Он почти прокричал последнее слово, швырнув его, будто перчатку, в лицо своему старому другу.

– Чарльз, послушай, после передачи в эфир мой телефон звонит не умолкая. Мне звонили даже те коллекционеры, которых, как я думал, уже и в живых-то нет, даже те дилеры, которые – я точно это знаю – думали, что в живых нет меня. Они все жаждут как можно больше знать о твоем творчестве, Чарльз. Это интервью пробудило к тебе небывалый интерес, оно вновь выдвинуло тебя в первые ряды. Всего-навсего одно-единственное интервью. Я, конечно, знаю, что на людей…

– …Мне наплевать, – закончил фразу Чарльз, полыхнув глазами. – Какое мне до этого дело, черт возьми? Картины-то одни и те же! Но иногда, видите ли, в моде, а иногда – нет! Я просто рехнулся, когда полез в эту грязную историю. Простить себе не могу, что упомянул имя Розы и то, что нас с нею связывало… драгоценные воспоминания… Если ты не понимаешь этого, то вообще ничего не понимаешь, Гарри.

– Я понимаю, Чарльз. Понимаю, как никто другой. – Он встал, вышел из-за стола и положил руку на плечо друга. – Я не должен был подвергать тебя этому. Мне следовало защищать тебя.

Упрек был справедлив.