Будь мудрым, человек!

Какая самонадеянность с моей стороны! Я это сразу же поняла, лишь только опустила ноги наземь. Даже при самой усердной помощи моих малюток на это потребовалось немало усилий. Я пыхтела и отдувалась, как паровоз, и с отвращением смотрела на то, что так безобразно колыхалось под розовым балахоном, прикрывавшим то, что было моим телом. Сознание того, что может значить эта огромная масса в системе моей символики, не сулила мне ничего хорошего. Я сделала шаг. «Идти» — было совсем неподходящим словом для тех движений, которые я пыталась делать. Со стороны это должно было выглядеть, как неудачные попытки сдвинуться с места с помощью судорожных рывков. Мои помощницы, доходившие мне до локтя, кудахтали и суетились вокруг меня, как растревоженные наседки на птичьем дворе. Но решив идти, я не отступала от своего намерения и с трудом, нелепыми волнообразными поступательными движениями пересекла наконец полоску гравия перед крыльцом, а затем с самым решительным видом стала взбираться по широким ступеням левой половины лестницы.

Когда я преодолела последнюю ступеньку, мои помощницы приветствовали меня с чувством собственной победы и явным облегчением. Мне дали отдышаться, а затем мы проследовали в дом. Передо мной лежала гладь коридора, куда выходило множество закрытых дверей. В конце коридор расходился направо и налево. Мы повернули в левый рукав коридора, и здесь в конце его я впервые в этом мире галлюцинаций получила возможность встретиться сама с собой, лицом к лицу, ибо коридор упирался в зеркало…

Мне понадобилось мобилизовать всю силу воли и выдержку, которые еще во мне оставались, чтобы снова не впасть в истерику от того, что я увидела… Несколько секунд я глядела на собственное отражение в зеркале и старалась побороть растущее чувство паники, ибо я глядела на нечто безобразное, совсем не похожее на ту меня, какой я себя знала. Широкий розовый балахон еще больше подчеркивал необъятность тела. К счастью, он же его и скрывал — открытыми оставались только голова и кисти рук. Но и в этом было мало утешения, здесь мне тоже пришлось пережить шок. Мои кисти, мягкие, округлые, в ямочках, сами по себе не были столь уж безобразны, но как они непропорционально малы для этого огромного тела! А мое лицо?

Я увидела лицо юной девушки. Она была хороша собой, чуть старше двадцати, в рыжеватых коротких кудряшках играли солнечные зайчики, розовая кожа, алые губы. Она спокойно взирала на меня и на суетящихся вокруг встревоженных малышек своими голубыми в зеленых искорках глазами из-под тонко очерченных бровей. Эта нежная головка с портретов Фрагонара казалась столь же нелепой на огромном теле, как прекрасный цветок, расцветший на брюкве.

Я шевельнула губами, и девушка в зеркале сделала то же, я согнула руку — она повторила мой жест. Но в выражении ее лица не было и следов того замешательства и паники, которые царили в моей душе. Значит, это не мое отражение, значит, это не я, а другой, незнакомый мне человек, которого я просто разглядываю в зеркале? Ужас и отвращение сменились печалью, острым чувством жалости к этому незнакомому созданию. Хотелось плакать, и я дала волю слезам. Глаза в зеркале тоже наполнились влагой — вот одна из слезинок, задержавшись в уголке глаза, сорвалась и упала на щеку. Сквозь туман я видела, как из глаз девушки в зеркале тоже полились слезы.

Одна из маленьких санитарок схватила меня за руку.

— Мамаша Оркис, дорогая, что с вами? — встревоженно воскликнула она.

Что я могла ей ответить? Я сама ничего не понимала. Девушка в зеркале покачала головой, а слезы продолжали катиться по ее щекам. Крохотные ручки моих спутниц успокаивающе похлопывали меня, тоненькие голоса произносили слова ободрения. Отворились двери соседней комнаты, и, сопровождаемая озабоченными возгласами, я проследовала туда.

Комната сразу же поразила меня тем, что была похожа одновременно на будуар и на больничную палату. Будуаром ее делало чрезмерное обилие розового цвета. Он был везде — в цветах, вытканных на ковре, устилавшем пол, в салфеточках, подушечках, абажурах, прозрачных занавесях на окнах, а о больнице напоминали выстроившиеся вдоль стен шесть диванов или, скорее, широких низких кроватей. Одна из них свободна.

Это была достаточно просторная комната, у каждой кровати стояли тумбочка, стул и небольшой столик. Середина комнаты удобно вместила красивые кресла и большой стол, на котором красовался со вкусом составленный букет цветов. Легкий аромат, разлитый в воздухе, и приглушенные звуки струнного квартета, доносившиеся откуда-то, создавали приятную атмосферу и настраивали на сентиментальный лад. На пяти кроватях уже отдыхали их монументальные владелицы. Две из сопровождавших меня санитарок поспешили к свободной кровати и быстро откинули розовое шелковое одеяло.

Пять голов повернулось в мою сторону, и пять пар глаз уставились на меня. Три из моих соседок приветливо улыбнулись мне, две остальных отнеслись сдержанно.

— Привет, Оркис! — дружески воскликнул кто-то из них, а затем обеспокоенно спросил: — Что с тобой? Было трудно?