Будь счастлив, Абди!

Сижу у палатки. Пишу. Роже, копошащийся у вездехода, кричит, спрашивает, который час. Я ему отвечаю, что уже полдень. Шикула, услышав, что уже полдень, оставляет горящей плиту, на которой варится обед, отходит на несколько десятков шагов от лагеря в пески, поворачивается лицом к востоку, становится на колени, руки упирает в колени. Поднимает глаза к небу и громко с минуту-две выкрикивает слова молитвы. Потом он вытягивает руки, кладет их ладонями на песок, опускает голову к песку, лицом вниз, и застывает в такой позе примерно на минуту. Потом он резко поднимается, подворачивает под себя левую ногу, садится на нее и снова поднимает просительно глаза к небу. Сидит несколько времени молча. Все. Молитва окончена. И так три раза в день: на восходе, в полдень и на закате.

Они очень набожны, туареги. Впрочем, как и все мусульмане. Они абсолютно не едят свинины, не пьют ничего спиртного, даже пива, свято соблюдают посты. На стенах их убогих жилищ развешаны отпечатанные и написанные от руки молитвы из корана, фотографии и красочные картинки на религиозные темы.

21. I

Утро. Сборы. Меняем лагерь, верно прослуживший нам две ночи. Еще на полторы сотни километров на север. Там — чарнокиты, к которым я так рвусь, ради которых поехал в Сахару.

Роже, наш механик, он же завхоз, он же администратор, человек с кипучей энергией, заканчивает сборы. Все увязывается, притягивается, прокладывается мягкими вещами. Поближе укладываются длинные лестницы и полосы грубого брезента — последняя надежда на случай буксовки: сегодня предстоит трудный путь через пески.

Культура человека проявляется не только в том, что не утираешься рукавом, пропускаешь вперед женщину и играешь на память Моцарта. Здесь, в шестистах километрах от ближайшего поселка, в центре пустыни, Роже закапывает в песок мусор, консервные банки, бумажки, кости и прочее. А бутылки ставит на кочку — авось когда-нибудь кому-нибудь пригодятся.

Каби кричит по-туарегски: «Ин шалла» (С богом). Пора трогаться.

21. I

Вечер. Хоггар кончается. Горы расступаются. Из песков торчат лишь одинокие черные пики. Пески пожирают, точнее, погребают горы. Пески оказываются сильнее. Но сильнее всего в пустыне ветер. Он разрушает горы. Он превращает их в мельчайшие песчинки. Он рассеивает их по Сахаре. Вся Сахара — это рассеянные частички гор. Он, наконец, создает свои горы — огромные, желтеющие на фоне голубого неба. Это эрги — огромные горы песка высотою до двухсот — двухсот пятидесяти метров. Они протягиваются на десятки километров, эти безжизненные песчаные горы. Они неравные, ребристые: их тело изрезано кривящимися барханами, которые отходят от верхушки эрга, извиваясь как щупальцы осьминога. Эрги — это почти та Сахара, которую мы представляем себе в далекой России. Кроме пресмыкающихся, в эргах нет никаких животных. Над эргами и вокруг них всегда «кривится» воздух, создавая невиданные впечатляющие миражи. То тебе начинает казаться, будто песчаная гора висит в воздухе — это мираж. То вдруг рядом с эргом ты видишь яркую зелень пальм, листья, колышимые ветром, и высокие стволы — это тоже мираж. Вода — это ординарно. У подножия эрга всегда видится огромное озеро. Голубое и слегка волнистое. С желтыми ровными берегами. И это тоже мираж.

Туареги, кроме аллаха, верят еще и в джнунов (джинов). Они считают, что в эргах живут только злые джнуны, которые сначала дурачат человека, потом лишают его памяти, а после этого оставляют его в страшных эргах. И нет человеку выхода оттуда.

Старый черный Шикула, говоря о злых джнунах эргов, понижает голос и с опаской косится на эрг, медленно уходящий назад за стеклом ползущей машины. Но он не знает, старый верный Шикула, что кости, белеющие в эргах, — это не кости туарегов, лишенных разума джнунами. Это старые кости их далеких-далеких предков — людей палеолитических стоянок. Это они жили у подножий эргов (а может, и не было тогда еще эргов); это они жгли костры, уголья которых можно раскопать в песке; это они вытачивали из белого мягкого мрамора с кровавыми каплями граната неуклюжие фигурки, источенные временем и ветром; это они оставляли после себя свои устрашающие орудия — яшмовые наконечники копий и стрел. Это они, наконец, шестым чувством тянущиеся к искусству, высекали на высоких черных скалах Тассили свои динамичные рисунки — быков и человечков, охоту и мирные танцы.

Обо всем этом рассказывал мне учитель из начальной школы в Идельэсе, месье Барер, посвятивший свою жизнь туарегам и Сахаре.

* * *

Туарегам деньги не нужны. Им нужны верблюды. Верблюды — это жизнь. Верблюд — это молоко. Верблюд — это шерсть для теплого бурнуса. Верблюд позволяет передвигаться по Хоггару, охотиться на газелей. Верблюд — это пища. Верблюд — это, наконец, огонь, так как без верблюда не притащишь из далекого уэда высохшее дерево тамариска. Верблюд — это вода. На нем можно привезти много-много воды в мягких бурдюках из газельих шкур.