Будь со мной

Для меня самым ужасным (шрам на сердце после этого кровоточил еще года два-три) было то, что Мазарини пообещала, что встретится со мной за гаражной дверью, чтобы попрощаться. Я догадывалась, что там, в пропитанной запахом бензина темноте, она станет целовать меня, а я, как всегда, буду восхищаться ее странным необузданным разумом. Назначенное время прошло, а я продолжала ждать, бесцельно слоняясь по гаражу, еле волоча ноги от нарастающего отчаяния. Я бы ждала и дальше, но меня позвали завтракать. На кухне, которую от гаража отделял ручей, я то и дело проходила мимо окна, зажав в руке салфетку и бормоча что-то о том, что мне нужно в туалет, и посматривала, не сдвинулась ли гаражная дверь. Потом, сославшись на то, будто я что-то забыла у себя в комнате, поспешно выбежала на улицу. Но Мазарини так и не пришла, и меня отправили обратно в Англию с очередной душевной раной.

После свадьбы я должна была оставить Ричарда, его становящуюся все более очевидной неверность, ложь и то, что он заставлял меня чувствовать. Ближе к истине было бы сказать, что я хотела бросить его до того, как он бросит меня. И еще ближе к истине — я уже не находила в себе силы жить без Сильвии Лавинь. Я была слишком влюблена, слишком погружена в то, чего всегда хотела в душе и что находилось во власти нездорового разума.

Решение было не самым удачным, но нас оно устраивало полностью. Моя дальняя родственница по линии отца, старая тетушка Нанда, захворала, была отправлена в больницу, после которой, вероятно, ее ожидал дом престарелых. Моя милая мамочка, хоть и смотрела на меня молча и с укоризной (впрочем, возможно, и не так осуждающе, как мне всегда казалось), не оставила меня в трудную минуту. Она выпросила у тетушки разрешение для меня пожить в ее доме и раздобыла ключи. К тому же, поняв с нескольких слов состояние наших отношений с Ричардом, она пообещала не допускать его ко мне.

Когда мы отыскали в Саутворке[57] жилье пожилой родственницы и вошли в квартиру с отделанным бетоном балконом, я увидела надраенную до блеска кухню с пластмассовой посудой, почувствовала въевшийся в стены запах чужих, давно вышедших из моды вкусов и мутных взглядов на жизнь, мне до боли захотелось вернуться к Ричарду, быть с ним в нашей квартире. Телефон был отрезан, почтовый ящик уже почти забит, а в стиральной машине гнило влажное бежевое старушечье белье. Я подошла к окну, его стекло вибрировало от звуков дорожных работ недалеко внизу.

— Ричард, — прошептала я в стекло. «Я люблю его», — подумала я, и эта мысль вызвала неожиданно сильный прилив эмоций.

Я приложила руку к животу, посмотрела на реку. Эта крошечная квартирка находилась на двадцать первом этаже построенного еще в шестидесятых годах многоквартирного дома. Стоило выйти на балкон, как тут же в глаза бросалась протекающая невдалеке затейливая река. На горизонте виднелись блестящие на летнем солнце подъемные краны. Звук ремонтных работ усиливался. Тут я вспомнила о любовнице Ричарда, сам факт существования которой отравлял мне жизнь где-то в Лондоне. Я подавила вспышку панического страха. Ребенок внутри меня пошевелился.

Сильвия отводила назад мои волосы и шептала мне на ухо. И пока набирало силу утро, мы ходили по квартире, открывая нараспашку окна, впуская внутрь крики чаек и грохот отбойных молотков, наскоро распихивали по углам наши вещички, выставляли еду и анемоны, которые захватила с собой она. Мы были как две подружки, и растущий малыш был одинаково дорог нам обеим. Я чувствовала себя так, как ребенок, играющий в пустом доме.

Каждое утро в наши окна дышал прилив, мутный и шумный. Над водой галдели чайки, из прогретых речных испарений неожиданно вылетали вертолеты. Когда закончился семестр, мы выходили днем на реку и шли вдоль берега, открывая совершенно незнакомые мне уголки Лондона, и после долгих лет жизни в пригороде мне они казались такими же экзотическими, как далекие страны. Или же ложились в кровать, закрываясь жалюзи от соседей и отдаленных звуков тормозящих внизу автобусов. Ричард являлся ко мне неожиданными воспоминаниями, и сердце билось учащенно, когда я начинала думать о нем.