Будь со мной честен

«Старше, чем я ожидала. Не меньше сорока. Может, даже сорок пять. Явно меньше пятидесяти».

«Значит, молодой, – написал мистер Варгас. – Не оскорбляй чувств своей престарелой аудитории».

Я чуть не написала, что он никогда не постареет, и вдруг вспомнила, что сказал мне патрон на похоронах своей жены. «Она никогда не постареет. Мы должны были стареть вместе».

«Простите», – написала я.

«Прощаю. Приглядывай за ним».

Эх, мистер Варгас, если бы вы только знали! Всю неделю, отправив Фрэнка в школу, я обедала, стоя над кухонной раковиной, чтобы смотреть на Ксандера, работающего во дворе.

«Насчет Ксандера не беспокойтесь, – написала я. – Он обаятельный. Веселый. Фрэнк в нем души не чает».

«Смотри в оба. Помни, твоя задача защищать Мими от проходимцев и жуликов».

Тут мне пришло в голову, что вообще-то я ехала сюда следить за продвижением рукописи, которой пока что в глаза не видела. Задумавшись, что ответить мистеру Варгасу, я вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. На пороге стоял Фрэнк: в войлочной шапке охотника за оленями и твидовом плаще с пелериной, между зубами зажата трубочка от мыльных пузырей. Он так напряженно смотрел на мои коленные чашечки, что они лишь чудом не воспламенились.

Я спрятала телефон в карман.

– Что случилось, Шерлок?

Сыщик вынул изо рта трубку и сказал:

– Меня зовут Фрэнк.

– Спасибо, я знаю.

– Чего ты не знаешь – так это того, что Шерлок Холмс появлялся на экране сотни раз, вероятно, больше любого другого литературного героя. Мой любимый экранный образ создал Бэзил Рэтбоун, «кадаврический британец, который популяризировал шапку охотника за оленями, инвернесский плащ и трубку». Его фильмы вышли в период с тысяча девятьсот тридцать девятого по тысяча девятьсот сорок шестой год, когда измученный войной мир нашел утешение в идее одинокого джентльмена с выдающимся интеллектом, спасающего мир от злых демонов. Что значит кадаврический? Я бы посмотрел в словаре Уэбстера, да у меня слабовато с орфографией: могу найти там нужное слово только случайно.

– Кадаврический – болезненно худой, как скелет, – сообщила я. – Кстати, ты знаешь, что сказал скелет, когда зашел в бар?

– Нет, не знаю.

– Дайте, пожалуйста, пиво и швабру.

Ксандер подоспел как раз вовремя, чтобы вознаградить мою шутку веселым смехом.

– Одна из моих любимых, – сказал он.

– Кто? Что? – спросил Фрэнк. – Не понял.

– Тук-тук, – подсказала я.

– Аааа, она пошутила, – пояснил Ксандеру Фрэнк.

– Я понял. Поэтому и засмеялся, Фрэнк. Понимаешь, шутка работает, когда она описывает ситуацию, которую твой мозг расценивает как невозможную, и ты смеешься над ее абсурдностью. Например, скелет не мог войти в бар.

– Франклин Делано Рузвельт зашел в бар, – сказал Фрэнк. – Событие, которое можно считать невозможным из-за полиомиелита, которым он переболел в тысяча девятьсот двадцать первом году и остался на всю жизнь прикованным к инвалидной коляске.

Фрэнк вознаградил свою собственную юмористическую жемчужину раскатистым смехом.

– Почему вы не смеетесь? – спросил он, не дождавшись поддержки.

Ксандер выдавил неубедительный смешок.

– А Элис почему не смеется?

– До меня медленно доходит.

– Я есть хочу, – сказал Фрэнк.

– Как раз вовремя, ланч готов. Можешь сказать маме?

– Она вернулась к работе, – сказал Ксандер.

– Ну, ладно.

Ксандер стоял в дверном проеме, в пресловутой черной футболке, бессознательно поглаживая свое плечо. Я заметила, что хорошо сложенные мужчины всегда так делают, когда разговаривают с женщинами. У них такой пунктик – как у девушек с длинными светлыми волосами, которые откидывают их назад, разговаривая с мужчинами.

– Давайте поедим вместе, – предложил Ксандер.

– Можно.

– А мы сядем за стол или будем стоять у раковины? – спросил он.

А я-то думала, что ему меня не видно через окно.

– Мне надо сначала отнести ланч Мими, – сказала я, с подчеркнуто деловым видом расставляя еду на подносе. – Начинайте без меня.

Фрэнк уселся перед тарелкой.

– Рузвельт мог заехать в бар на инвалидной коляске, – сказал он Ксандеру.

Я наклонилась взять поднос. Моя коса упала на плечо, и я откинула ее назад. Когда я проходила мимо Ксандера, он повернулся ко мне, и наши руки на мгновение соприкоснулись. В тот момент я поняла: чтобы относиться к нему объективно, я должна держаться от него подальше.

Через неделю, когда я вернулась домой, оставив Фрэнка в школе, Ксандер прыгал на скакалке перед гаражом, с яростью, наводившей на мысль скорее о боксерском ринге, чем о детской площадке.

– И снова здравствуй, – прокомментировал он мое появление.

Скакалка щелкала по дорожке, перебивая стук печатной машинки, доносившийся из окна. Я нырнула в машину, чтобы достать сумку, а потом долго искала в ней ключи. Я провозилась добрых полминуты и надеялась, что за это время Ксандер сосредоточится на своем занятии.