Будь со мной нежным

Иду к двери, задрав подбородок, пусть сами, как хотят, так и выкручиваются. Корги, стуча коготками по паркету, торопится за мной. Макар бросается к двери и перекрывает путь.

— Спятила?

— Нисколько. Я передумала. Мне кажется, этот субчик нас с тобой разводит по-черному, — кидаюсь к ангелу и хватаю его за грудки. — Признавайся, где прячешь скрытую камеру?

— Какую камеру? — закрывается руками тот. — Откуда?

— От верблюда! — наступаю я. — Сам посуди, мы вернулись в свои тела, теперь надо разбежаться и больше никогда не видеться. Чем дальше мы друг от друга, тем крепче держится душа в родном теле. А ты, небесный сводник, предлагаешь совсем другое.

— А ведь верно! — вдруг поддерживает меня Макар и цепляет Пайеля за воротник. — Пора тебя досмотреть.

Пока ангел хлопает ресницами, я делаю подсечку и валю его на пол. Мажор одной рукой выворачивает карманы, Сэми издалека помогает громким лаем, подпрыгивает, но ведет себя как воспитанная собака: не бросается, не скалит зубы, не рычит…

Мы возимся, сталкиваемся плечами и руками, вдруг одновременно поворачиваемся и выкрикиваем:

— Твою ж мать!

Глава 20. Первая ночь

Слова ангела в который раз за этот день шокируют и бесят. Именно бесят! Такое впечатление, что кто-то издевается над нами или устроил веселый розыгрыш, вот только нам с Ульяной невесело.

Нет, я ничего не имею против, если красивая и изящная женщина окажется в моей постели, одного взгляда на нее достаточно, чтобы во мне проснулись первобытные инстинкты, но все же: мы едва знакомы, да еще и не ладим.

Идея Ульяны о скрытой камере и меня заводит. Почему мы не подумали о ней сразу? Поверили на слово этому небесному болвану. Вдруг, и правда, лейтенант права: нас разыгрывают, а мы идем следом, как телки на поводке.

Ангела обыскиваем со всей страстью, хочется еще и тумаков ему надавать, но берегу укушенную руку. Анестезия уже перестала действовать, чувствую нарастающую боль. Мы с девушкой лезем в одни и те же карманы, ощупываем обшлага пиджака, отвороты брюк.

И сталкиваемся, сталкиваемся, сталкиваемся…

В один момент я вдруг понимаю: боли нет, движения легкие и свободные.

— Твою ж мать! — вопим оба и бросаем Пайеля.

— Что, вредители, добились своего? — встает, отряхивается тот и показывает на медальоны.

Да, достигнутый прогресс исчез, словно его и не было. Перламутровые сосудики светятся насыщенным голубым цветом, будто никогда и не желтели.

Ульяна плачет. Слезы текут по выбритым щекам, капают с носа и с подбородка. Не думал, что у меня такие объемные слезные железы. Девушка размазывает соленую влагу по лицу, всхлипывает и стонет, качая руку:

— За что мне все это? За что?

— Ладно, я, пожалуй, пойду, — пятится к двери испуганный ангел. С чего бы это? Или он виноват? — Вы уж тут сами как-нибудь без меня справитесь. Еду я вам принес, в кухне на столе лежит пакет.

Мы провожаем его взглядами, не останавливаем, сил никаких нет, эмоции закончились, вопросы иссякли. Пайель уже берется за ручку двери и снова бросается в комнату. Он прячет медальоны в кулаке.

— Это оставь, — шагаю к нему я.

— Не могу. Директриса доверила их мне. Должен контролировать процесс возврата душ.

— А как же мы?

— Я сообщу, если все будет плохо. По телефону.

Ангел быстро отпирает дверь и выскальзывает на лестничную клетку. Мы остаемся одни. Уля сидит на диване в полной прострации. Кажется, она уже дошла до точки невозврата.

— Есть будешь? — спрашиваю ее. — Я приготовлю.

Она молчит. Я иду в кухню, вытаскиваю из пакета яйца, ветчину, сыр, полуфабрикаты. Быстро разогреваю жареную курицу, режу овощи. Уля по-прежнему не двигается. Вытаскиваю из холодильника виски. Придется приводить ее в чувство. Делаю целый стакан убийственного коктейля. Моему большому телу пару глотков, как слону дробина.

Она удивленно разглядывает протянутый стакан.

— Что это?

— Лекарство.

— После анестезии нельзя.

— Кто сказал?

— Доктора.

— Они сами закладывают, дай бог каждому! Держи.

Уля берет в руку стакан, смотрит на него, на меня, принюхивается.

— Крепкое. Я такое не пью.

— Слушай, не ломайся! Нам нужно стать ближе, без хорошей дозы ничего не выйдет. Хочешь, выпьем на брудершафт.

— Спятил? — она крутит пальцем у виска.

— А как мы спать вместе будем? Прижмемся, обнимемся, поцелуемся и… вернемся в свои тела.

— А-а-а…— она замолкает, обдумывая предложение. — Руки распускать не будешь?

— Зуб даю!

— Поехали!

Она делает глоток, выдыхает, откашливается, потом залпом выпивает весь стакан почти неразбавленного виски. Я сую ей в рот дольку лимона. Седых вздрагивает, передергивается, краснеет, слезы брызжут из глаз.

— Закуси, — теперь сую в рот куриную ножку.

Она хватает ее в горсть и вгрызается в аппетитную мякоть. Чувствую, что и мой желудок поет романсы, не до брудершафта. Опрокидываю в себя алкоголь и тоже закусываю.

С дивана мы перебираемся в кухню. Только сейчас понимаю, что не ел целый день и теперь готов сожрать слона. Кажется, Уля чувствует то же самое. Мы жадно поедаем все, что притащил Пайель.

Вытаскиваю из шкафа ароматическую свечку, зажигаю.

— Зачем это? — спрашивает Уля.

— Для атмосферы. Да и успокаивает.