Поскольку вы отождествляете себя с телом, то видите мир вокруг себя и полагаете, что бодрствующее состояние наполнено красивыми и интересными вещами. Глубокий сон представляется тупым, так как вы не выступаете в нем как некая личность и, следовательно, этих вещей не было. Но что происходит на самом деле? Существует непрерывность бытия во всех трех состояниях, но нет непрерывности личности и объектов.
И:
М: То, что непрерывно, является также и длящимся, то есть постоянным, тогда как прерывистое – преходяще.
И:
М: Следовательно, состояние Бытия постоянно, а тело и мир – нет. Они являются скоротечными феноменами, мелькающими на экране Бытия–Сознания, которое вечно и неизменно.
И:
М: Ближе, но в таком смысле: при переходе от глубокого сна к бодрствованию «я» — мысль [индивидуальное «я»] должна начаться и ум обязан вступить в игру. Затем возникают мысли, и функции тела вступают в действие. Всё это вместе заставляет нас говорить, что мы проснулись. Отсутствие подобного развертывания является характеристикой крепкого сна, и, следовательно, он ближе к чистому Сознанию, чем бодрствование.
Но отсюда не вытекает, что нужно желать постоянного глубокого сна. Во–первых, это невозможно, так как он обязательно станет чередоваться с другими состояниями, а во–вторых, здесь не будет Блаженства
Следует добавить, что крепкий сон свободен от мыслей и их влияния на человека. Его нельзя изменить по собственной воле, так как в этих условиях усилие просто невозможно, а потому, хотя глубокий сон и ближе к чистому Сознанию, он не подходит для усилий, направленных на осознание Себя, Атмана.
И:
М:
В известной притче десять дураков вброд переходили реку и, достигнув другого берега, захотели убедиться в том, что все они благополучно пересекли ее. Один из десяти начал считать, но, считая других, пропустил себя. «Я вижу только девятерых; конечно, мы потеряли одного. Кто бы это мог быть?» – сказал он. «Ты правильно посчитал?» – спросил другой и начал считать сам. Но и он тоже насчитал только девятерых. Один за другим каждый из десяти насчитывал лишь девятерых, пропуская себя. «Значит, нас девять, – решили они. – Но кого не хватает?» Все усилия обнаружить «пропавшего» были безуспешными. «Кто бы он ни был, он утонул, – заявил наиболее сентиментальный из десяти глупцов. – Мы потеряли его». Сказав это, он залился слезами, и остальные девять последовали его примеру.
Завидя на берегу реки плачущих людей, исполненный сочувствия путник спросил, в чем причина их горя. Ему объяснили случившееся и сказали, что даже после неоднократных проверок они не смогли насчитать более девяти человек. Услышав этот рассказ, но видя всех десятерых перед собой, путник сообразил, в чем дело. Для того чтобы глупцы поняли, что в действительности их десять и все они благополучно выбрались на берег, он сказал им: «Пусть каждый из вас назовет свой номер последовательно: один, два, три и так далее, в то время как я буду наносить ему удар, чтобы вы убедились, что включены в счет и притом только раз. Тогда и найдется «пропавший» десятый». Услышав это, глупцы обрадовались и согласились.
Пока добрый путник раздавал удары по очереди каждому из десятерых, получивший удар громко считал себя. «Десять», – сказал последний после получения последнего по очереди удара. В замешательстве они смотрели друг на друга. «Нас – десять», – сказали они в один голос и поблагодарили путника за избавление от горя.
Это притча. Откуда появился десятый человек? Был ли он вообще потерян? Познанием того, что он был здесь всё время, обрели ли они что–нибудь новое? Причина их горя состояла не в реальной утрате одного человека из десяти, а в их собственном заблуждении, ибо они предположили, что один из них потерян, хотя и не поняли, кто именно, потому что каждый раз насчитывали девятерых.