Будаг — мой современник

Двор караван-сарая был уставлен арбами, телегами, повозками. Машаллах повел лошадь к коновязи, а я не мешкая спросил, где находятся комнаты для постояльцев и в какой из них остановился Деде-киши. Кто-то мне указал на дверь. Сердце мое было готово вырваться из груди. Сейчас я увижу отца. Узнает ли он меня, своего сына?..

Я открыл небольшую дверь. Незнакомец, равнодушно скользнув взглядом по моему лицу, продолжал укладывать вещи в небольшой сундучок. Этот человек мало походил на того, каким в моем воображении рисовался отец. Среднего роста, узкоплечий, в поношенной одежде. Нет, мой отец высокий, сильный, смелый, а этого смельчаком не назовешь. Но вот он снова робко взглянул на меня, во взгляде мелькнула заинтересованность, засверкали веселые искорки, и лицо его осветилось, стало подвижным и выразительным.

— Ты… Ты…

Я с напряжением раскрыл рот!

— Я… Мне…

Лицо его вдруг стало белым, он нерешительно сказал:

— Будаг, это ты, сынок?

— Да! — выдохнул я.

Он кинулся ко мне и сжал так, что чуть не треснули кости. Потом отстранил меня и, продолжая держать за плечи, принялся внимательно рассматривать, словно отыскивая что-то, известное лишь ему одному. В глазах его блестели слезы. И снова прижал к себе, мы долго стояли молча в объятиях друг друга.

— Слава аллаху! Сынок мой! — сказал он наконец. — Теперь мы никогда не расстанемся.

Отец усадил меня на тахту и высыпал из кулечка мне в руки очищенные грецкие орехи, смешанные с кишмишем. Я не знал, что мне делать, что говорить, поэтому, как за спасительное средство, ухватился за кишмиш и орехи.

— Расскажи о себе, сынок. Как живешь? Как сестры, как мать?

Он изучающе разглядывал меня. Я проглотил все, что напихал в рот, и, глядя прямо ему в глаза, спросил:

— Скажи, отец, ты навсегда приехал или снова вернешься в Баку?

Тень тоски облачком набежала на его лицо, он горестно вздохнул и погладил меня по голове.

— Навсегда вернулся, сынок, навсегда… — Голос его дрожал.

— А почему ты не привез свою жену и детей? С кем они остались?

— У меня одна жена, сынок, твоя мать. Почему ты думаешь, что у меня есть вторая жена?

— Об этом нам сказала Гызханум, жена Азима.

— Будь проклят ее язык, только ей в голову и приходят нечистые мысли!

Я еще кое о чем хотел спросить, по тут появился Машаллах. Пришлось объяснять, кто он такой. Отец и ему насыпал полную горсть орехов с кишмишем.

Мы погрузили с отцом вещи на лошадь и тронулись в путь, как только в караван-сарай пришел бывший сельский старшина — отец Гамзы. Он договорился с отцом, что лошадь обратно мы отправим завтра с Машаллахом.

Отец выбрал самый короткий путь до Вюгарлы: через Учтепе, Карабулаг и Драконово ущелье.

В Вюгарлы мы приехали, когда уже смеркалось, миновали сельскую площадь и свернули направо. Наперерез нам из ворот нашего дома с хриплым лаем кинулся Басар, но, услыхав мой голос, радостно завизжал и принялся прыгать, пытаясь лизнуть меня в лицо.

На лай пса к воротам вышла мать. Увидев отца (она сразу выделила его из нас троих), мать побледнела, глаза ее закатились, и если бы не отец — она не удержалась на ногах. Обняв маму за плечо, отец повел ее к дому, но она уже оправилась и, мягко сбросив руку отца, вошла сама. Я быстро закрыл ворота, развьючил лошадь и внес хурджины в дом. Мы столкнулись с матерью в дверях, она не смотрела в мою сторону. В ее руках был самовар. Я тут же подскочил к ней, чтобы помочь разжечь самовар. Минут через десять самовар загудел.

Все так же стараясь ни с кем не встречаться глазами, она расстелила новую скатерть, подала свежее масло, сыр, зелень, лаваш, вкусно пахнущий чай. Все принялись за еду.

Отец и мать молчали. Машаллах поднялся, чтобы отвести отдохнувшую и остывшую лошадь на водопой, — пока она взмылена, поить нельзя.

Чтобы прервать молчание взрослых, я сказал:

— Одиннадцать лет, как вы были разлучены. Забудьте на день о том, что было, не старайтесь выяснить, кто прав, а кто виноват. Оставьте это на будущее!

Мать недоуменно посмотрела на меня. Чтобы избежать ее расспросов или гнева, я тут же добавил:

— Мы с Машаллахом будем спать во дворе. Рано утром погоним лошадь и скот к роднику.

Отец улыбнулся из-под усов:

— Какой у нас взрослый сын вырос!..

Мать молча принесла тюфяки, одеяла и подушки, а потом, тихо сказала:

— Может быть, лучше постелить на крыше? — И утверждающе повторила: — Постелю на крыше!

Когда вернулся Машаллах, мы поднялись наверх, разделись и залезли под одеяла. Сон пришел мгновенно.

О чем говорили в доме, как помирились отец и мать, я так и не знаю. Когда вечером следующего дня мы пригнали скот и лошадь с пастбища, отец и мать вели себя так, будто не разлучались ни на день.

Я уговаривал Машаллаха погостить у нас несколько дней. Мама говорила, что мы пойдем к сельскому знахарю и попросим полечить Машаллаха от лишая и болей в желудке. Но парнишка никак не соглашался. Мы тоже понимали, как будет гневаться Иншаллах, если сын задержится, и не настаивали.

Мать испекла из двух пудов муки целую гору чуреков и послала в благодарность Иншаллаху. Еще она насыпала целую торбу крупного сухого репчатого лука и смеясь сказала: