Будда

Джина, великий Джина смутил Готаму, и он, в сущности лишь ступив на дорогу жизни, но уже кое-что постигнув из ее тайн, не мог оставить без ответа обеспокоившее. Однако двадцать четвертый тиртханкар точно бы не услышал. Все же, когда молодой человек поднялся и намеревался уйти, Джина не отпустил его и заговорил о ничтожестве браминов, которые полагают себя вправе достигать Абсолютной Реальности и сливаться с нею, других же людей лишают и малой надежды. Он, родившийся в семье кшатрия из рода Джиятрипутра и носивший имя Вардхамана, оттого и ступил на путь аскезы, покинув отчий дом, чтобы доказать: всяк человек свободен в выборе и в состоянии приблизиться к свету в душе своей.

— И я доказал… За мной идут тысячи, они верят мне, и я знаю, отрекшись от земного, они приблизятся к совершенству. Я считаю, что человек — Бог, и земля — временное его пристанище.

Готама воскликнул с жаром:

— Я согласен с вами, о, Учитель, когда вы говорите о браминах. Имущество, нажитое ими, не есть ли поношение божественных законов? Они пытаются набить пояс золотом и прячут сокровища под порогом собственного дома. Они ведут жалкую жизнь, и конец их будет жалким.

— Да, так, — пристально глядя на молодого сакия, сказал Джина. — Ты судишь правильно, и я вижу, пойдешь своей дорогой и вступишь, когда придет срок, в кипящие воды и преодолеешь их.

— Брамины считают юг светом, а север тьмой. Но так ли это?.. Птицы летят на север, чтобы произвести там птенцов и вернуться с ними в родные края. Я пойду на север, и я вернусь…

Джина вздохнул и опустил голову. Готама, помедлив, почтительно поклонился и ушел.

Он не стал спорить с великим Джиной, нет, он не чувствовал себя слабым рядом с ним, не было в нем растерянности, больше того, во время встречи с тиртханкаром он ощутил в себе как бы дремавшую в нем твердую уверенность. И это, а еще жесткая убежденность Джины в своей правоте, которая ощущалась в каждом произнесенном им слове, вызывали невольное восхищение, а то, что отделяло, всерьез не принималось Готамой, было незначительно и не могуще что-либо поменять. В самом деле, ну что значат их расхождения в сравнении с тем, к чему они оба готовили себя, в результате чего один из них почти прошел свой путь на земле, а другой сознавал, что способен одолеть долгий и трудный путь?..

3

Готама взбирался на высокую снежную гору, шел он медленно, не потому, что не оставалось сил, просто, чем выше он поднимался, тем больше поражался окружавшей природе, она делалась все суровей и скромнее и скоро совсем не походила на ту, что внизу, где лениво колыхался душный тропический лес, здесь не отыскать было разлапистых деревьев, а те, что росли, были маленькие и слабые, такое чувство, что любому ветру совладать с ними. Однако все не так, и Готама догадывался, что не так. За внешней неказистостью и какой-то безотрадностью, что проглядывала в них, скрывалась крепость и неподвластность куда большей силы, чем обыкновенный ветер. Крепость ощущалась не только в деревьях, а и в редкой и тусклой, с виду неприметной растительности. Правду сказать, встретился бы с такой в долине, не обратил бы даже внимания на нее, прошел бы мимо… Но тут она виделась особенной, как и все, с чем впервые столкнулся, взять хотя бы странную неподвижность воздуха. Дело не в том, что не подует и слабый ветер, просто здесь не наблюдалось никакого колебания, точно бы воздух застыл и уж не стронется с места. Странное ощущение, влекущее куда-то… Готама не сразу догадался, отчего так, отчего это влечение? А догадавшись, удивился теперь уже своему чувству, которое сказало, что подобная неподвижность есть часть всесветного покоя, и можно подумать, что сама Нирвана начинается отсюда. Можно было бы, если бы Готама не знал, что и тут вдруг сделается неспокойно, порывисто и сминаемо холодным ветром. Готама еще в юности, используя удивительное свойство, что давало возможность, отделившись от собственного тела, воспарять духом, пролетал над горами и не однажды становился свидетелем необузданности в природе, она пугала и вызывала мысли о всемирном непокое, о соединенности земли и неба. Но соединенности не физической, что естественна, а духовной, изначально присущей живому существу. Что давала такая соединенность? Сначала он не мог сказать, но со временем понял: она в том, что страдание не есть что-то одномерное, к примеру, поразившее какой-то город или народ, нет, страдание, вместе с тем, как бы отразившись, поражает и мир, скрытый за высокими небесами. Точно так же зло, посеянное людьми, злом для них и обернется, для тех, кто разжег ненависть и неприязнь, кто явился причиной этому, отразившись в иных мирах и не найдя там опоры. Вскормленное людьми зло возвращается на землю и жестоко карает тех, кто послал его в другие миры. Он остро осознал такую соединенность, с тех пор миры для него не были отделены один от другого, а воспринимались как что-то цельное, уплотненное всемирным духом и душами живых и мертвых, то есть и тем тоже, кто еще не вошел в новую форму и пребывал в неведеньи относительно того, что предстоит ему.