Будда из Бенареса

— Ты не похож на отшельника, — сказала Амбапали, с удивлением разглядывая гостя. — У тебя ухоженные ноги и дорогие сандалии. И от тебя пахнет камфарными духами!

Девадатта бросил на нее веселый взгляд.

— Могут ли камфарные духи и сандалии повредить тому, кто пересек поток, кто освободился от сомнений, кто достиг высшего блага и уже не имеет дома?

— Ты не имеешь дома?

— Я говорю о другом доме, Амбапали. Дом из бамбука у меня есть. И не один. А скоро у меня будут и каменные дома.

Попугай Джина отчего-то забеспокоился, и она набросила на клетку шелковое покрывало.

— У тебя будут дома в Бенаресе? Говорят, там происходит что-то ужасное. Перед отъездом я слышала, будто раджа собирается забрать казну и бежать.

— Забудь о радже, Амбапали. В Бенаресе все как нельзя лучше.

— А чем ты теперь занят?

— Я раскручиваю колесо Учения.

— Вот как? Но еще недавно, я слышала, ты был учеником Сиддхарты?

— Твои сведения устарели. Теперь я создаю большой монашеский союз, сангху… Кстати, этот союз — не только для мужчин. В нем будут и женские общины. О, у меня большие планы! Наше учение должно победить во всех полуденных странах.

«Неужели это он? — с волнением думала Амбапали. — Тот юноша, что когда-то приходил ко мне и болтал о слонах?»

— У тебя хватит силы и мудрости, Девадатта?

Отшельник поморщился.

— Теперь меня называют Гаутамой Шакьямуни. Сила моя — в чреслах, а мудрость — в созерцании просветления.

Почему-то Амбапали вспомнился давний сон, что преследовал ее еще в Бенаресе. Тогда она тоже видела слона, но тот слон был страшный, с клочьями желтой пены на смертоносных клыках. Спасения от него нигде не было: слон превращался то в жеребца, то в огромную змею, то в тигра…

— Ты достиг просветления? Неужели?

— Однажды я оказался в джунглях, на берегу ручья… Я пустил чашу по воде со словами: «Если мне суждено достичь просветления, пусть эта чаша поплывет вверх по течению; если же нет — пусть она поплывет вниз по течению». Чаша доплыла до середины ручья и закружилась в водовороте. И тогда я сказал себе: «Кожа, жилы и кости могут иссохнуть. Моя плоть высохнет, высохнет кровь, высохнут желчь и слизь, но, не достигнув просветления, я не сойду с этого места». Я сел под смоковницей и погрузился в медитацию. Медленно длилось созревание достоинств; через круг многих рождений тек поток моего сознания. И вот я достиг уничтожения ассав, устранил препятствия, сбросил бремя, разорвал ремень, плеть и цепь с уздой. Так я стал буддой, полностью просветленным.

Слушая его, Амбапали не знала, что и подумать; все это было слишком странно, слишком внезапно и никак не укладывалось в голове. Она видела, что с ним и вправду произошло нечто значительное, изменившее его даже внешне. А еще от него исходило ощущение силы.

— Но зачем ты пришел ко мне?

— Ты забыла, что мы хотели увидеться?

Танцовщица покраснела и потупилась. Потом она украдкой посмотрела на свое отражение в зеркале, — да, она по-прежнему мила и изящна. Особенно хороши глаза с немного загнутыми ресницами, подкрашенными сурьмой.

— Я не забыла, но…

— Ты мне не рада?

— Нет, рада, но ты теперь так не похож на себя прежнего… Все-таки я решительно не понимаю, зачем…

— О, бык-громовержец! Неужели ты не догадываешься, зачем я пришел?

Амбапали несколько раз моргнула.

— Догадываюсь, — сказала она, слегка запинаясь. — Просто я немного удивлена. Ведь ты говоришь, что стал буддой. Неужели просветленному отшельнику…

— Просветленному можно все, — отрезал Девадатта. — Кто достиг освобождения и покоя, кто стряхнул с себя грязь, как серебряных дел мастер — с серебра, кто знает правый путь и ложный путь — тому не повредит уже ничего. Только жаждущие достигнуть должны быть твердыми в своем воздержании и постоянстве. У достигших нет постоянства, они свободны от воздержания; грязь не пристает к их лотосовым стопам.

— А твой брат? Где он сейчас? В Велуване?

— Забудь о нем. Община подчиняется мне и моему ученику Моггалане.

Девадатта подсел ближе. Его глаза, один из которых был серым, а другой — карим, властно смотрели на нее. Ей стало не по себе; она чувствовала, что цепенеет, и тут в покои вошла рабыня. Никогда еще Амбапали так не радовалась этой толстухе.

— Подавай ужин, Чинча, да поскорее! — приказала она.

5