Будденброки

Сотрапезники поговорили о франкфуртских и гамбургских родственниках, вспомнили без всякой злобы о пасторе Тибуртиусе в Риге, а сенатор украдкой даже чокнулся с сестрой за здоровье господ Грюнлиха и Перманедера – ведь и они в известной мере принадлежали к семье.

Индейка, фаршированная каштанами, изюмом и яблоками, снискала всеобщее одобрение. Было даже решено, что это самый крупный экземпляр за последние годы. К ней подавался жареный картофель, овощи двух сортов и два вида маринованных фруктов в таком количестве, словно то был не гарнир, а единственное блюдо, которым всем предстояло насытиться. Запивали индейку выдержанным красным вином фирмы «Меллендорф и К°».

Маленький Иоганн, сидя между отцом и матерью, едва дышал после куска фаршированной грудки. Он уже не мог больше состязаться в еде с тетей Клотильдой, да и вообще приуныл от усталости, хотя очень гордился, что ужинает со взрослыми и что рядом с его прибором на затейливо сложенной салфетке лежит, как и у всех, один из его любимых хлебцев, обсыпанных маком, а перед прибором стоят три бокала, тогда как до сих пор он всегда пил из золотого бокальчика, подаренного ему крестным – дядей Крегером. Но когда дядя Юстус начал разливать по самым маленьким бокалам греческое маслянистое желтое вино, а горничная внесла мороженое с вафлями – красное, белое и коричневое, у него опять разыгрался аппетит. Он съел сначала красное, затем немножко белого, и, хотя от мороженого у него почти нестерпимо болели зубы, не удержался и попробовал еще шоколадного, заедая его хрустящими вафлями, пригубил сладкого вина и стал прислушиваться к тому, что говорит заметно оживившийся дядя Христиан.

А Христиан рассказывал о праздновании Рождества в клубе, будто бы очень веселом.

– Боже милостивый! – воскликнул он тоном, которым обычно начинал рассказ о Джонни Тендерстроме. – Они дули шведский пунш, как воду!

– Фи! – сказала консульша и опустила глаза. Но Христиан не обратил на это внимания. Взгляд его сделался блуждающим, мысли и воспоминания с такой живостью проносились у него в голове, что казалось, их тени мелькают на его изможденном лице.

– А знает ли кто-нибудь из вас, как чувствует себя человек, не в меру хвативший шведского пунша? Я имею в виду не опьянение, а то, что начинается на следующий день, – очень странные и препротивные последствия – да, препротивные!

– Причина достаточно основательная для того, чтобы подробно рассказать о них, – вставил сенатор.

– Assez, Христиан, нас это не интересует, – вмешалась консульша.

Но Христиан и ее замечание пропустил мимо ушей. Таково уж было свойство его характера – в минуты возбуждения никаких резонов не слушать. Он помолчал, и вдруг то, что его волновало, неудержимо прорвалось наружу.

– Ходишь-бродишь, и все время тебе скверно, – выпалил он, сморщив нос и повернувшись к брату. – Головная боль, в желудке непорядок… Ну, это, конечно, случается и по другим причинам. Но тут все время чувствуешь себя грязным, – и Христиан брезгливо потер руку об руку, – чувствуешь, что все тело у тебя неумытое. Начинаешь мыть руки – ничего не помогает: они все равно влажные, нечистые, даже ногти какие-то жирные… Садишься наконец в ванну, и опять без толку – тело липкое, ничем его не отмоешь, оно тебя злит, раздражает, ты сам себе противен… Знакомо тебе, Томас, это ощущение? Ну скажи, знакомо?

– Да, да! – отвечал сенатор и махнул рукой, лишь бы отвязаться.

Но Христиан с той поразительной бестактностью, которая все возрастала у него с годами и не позволяла ему сообразить, что эти подробности крайне неприятны всем сидящим за столом и более чем неуместны в этот вечер и в этой обстановке, продолжал красноречиво описывать состояние после неумеренного потребления шведского пунша, покуда не решил, что все уже сказано, и тогда мало-помалу смолк.

Перед тем как были поданы сыр и масло, консульша еще раз произнесла маленькую речь.

– Если и не все, – сказала она, – складывалось в течение многих лет так, как того, по неразумию и слепоте своей, желали отдельные члены нашей семьи, то все же явного благословения Божьего над семьей Будденброков было более чем достаточно, чтобы сердца всех здесь присутствующих исполнились благодарности. Ведь такая смена счастья и суровых испытаний как раз и указует на то, что Господь не отвратил от нас своей десницы, но мудро правил и правит нашими судьбами; неисповедимые же пути его никому не дано познать. А теперь всем следует единодушно поднять бокалы и выпить за благо семьи, за ее будущее – будущее, которое наступит, когда старики и следующее за ними поколение давно уже будут лежать в сырой могиле, – за детей, для которых, собственно, и устраивается этот праздник!