Будденброки

Доктор Мантельзак внезапно сделал быстрое движение, в ответ такое же движение сделал и Петерсен. Но в ту же секунду учитель сошел с кафедры, вернее – стремглав соскочил с нее и большими торопливыми шагами направился к Петерсену.

– У вас ключ в книге, подстрочник! – объявил он, уже стоя возле Петерсена.

– Ключ?.. Нет… Нет у меня ключа… – забормотал Петерсен. Он был хорошенький мальчик, с белокурым коком надо лбом и с необыкновенно красивыми синими глазами, в которых теперь светился страх.

– У вас нет ключа в книге?

– Нет, господин учитель… господин учитель! Ключа, вы говорите? Право же, нет… Вы ошибаетесь, питаете ложное подозрение… – Петерсен говорил как-то необычно. Страх заставил его прибегнуть к изысканным выражениям, которыми он надеялся произвести впечатление на доктора Мантельзака. – Я вас не обманываю, – в тоске добавил он. – Я всегда был честен, всю жизнь!

Но доктор Мантельзак был слишком уверен в своей печальной правоте.

– Дайте мне книгу, – сухо сказал он.

Петерсен, вцепившись обеими руками в злополучную книгу, поднял ее над головой и продолжал заплетающимся языком бормотать:

– Верьте мне, господин учитель… господин доктор! Там нет ключа… У меня его вообще нет. Я вас не обманываю… Я всегда был честным человеком…

– Дайте сюда книгу. – Г-н Мантельзак даже топнул ногой.

Петерсен весь как-то обмяк, лицо его посерело.

– Хорошо, – сказал он, протягивая учителю книгу. – Вот она. И в ней ключ! Вот, смотрите! Но я им не пользовался! – внезапно выкрикнул он.

Доктор Мантельзак пропустил мимо ушей это бессмысленное вранье отчаявшегося юнца. Вытащив «ключ», он разглядывал его с таким выражением, словно держал в руках дурно пахнущие нечистоты, затем сунул его в карман и презрительным движением швырнул Овидия на парту Петерсена.

– Классный журнал, – глухо произнес он.

Адольф Тотенхаупт услужливо подал ему журнал, куда и было вписано замечание Петерсену за попытку обмануть классного наставника, что на долгое время делало его последним из последних и лишало какой бы то ни было надежды весною перейти в следующий класс.

– Вы позор нашего класса, – изрек доктор Мантельзак и пошел обратно к кафедре.

Петерсен сел на место как приговоренный. Сосед от него отодвинулся. Все смотрели на него со смешанными чувствами отвращения, сострадания и ужаса. Он пал, был всеми оставлен, покинут, потому что его поймали на месте преступления. Относительно Петерсена существовало сейчас только одно мнение, и это мнение выражалось в словах: «Позор нашего класса». Его падение было принято и признано так же единодушно, как успех Тимма и Будденброка, как беда злополучного Мумме. Того же мнения был он сам.

Те из двадцати пяти юнцов, что отличались устойчивой конституцией и были достаточно сильны и крепки, чтобы принимать жизнь такой, как она есть, и сейчас просто отнеслись к положению вещей – не почувствовали себя оскорбленными, а, напротив, сочли все это само собой разумеющимся и нормальным. Но среди них нашлись и такие, чьи глаза в мрачной задумчивости уставились в одну точку. Маленький Иоганн не отрываясь смотрел на широкую спину Ганса-Германа Килиана, и его золотисто-карие глаза выражали отвращение, внутренний протест и страх.

Доктор Мантельзак продолжал урок. Он вызвал другого ученика, а именно Адольфа Тотенхаупта, потому что сегодня ему уже совсем не хотелось спрашивать тех, в ком он не был вполне уверен. Вслед за ним был спрошен другой, очень неважно подготовившийся, который даже не знал, что значит «patula Jovis arbore, glandes», так что за него это пришлось перевести Будденброку. Ганно ответил тихо, не поднимая взгляда, – ведь его спрашивал доктор Мантельзак, – и удостоился одобрительного кивка.

Когда учитель перестал вызывать, урок потерял всякий интерес. Доктор Мантельзак велел переводить дальше одному из очень способных мальчиков, но сам слушал его не внимательнее, чем остальные ученики, которые уже начали готовиться к следующему уроку: перевод никакой роли не играл, за него нельзя было выставить отметку, так же как нельзя было на нем показать свое служебное рвение. К тому же урок с минуты на минуту должен был кончиться. Раздался звонок! Так вот как все обернулось для Ганно сегодня – он даже удостоился поощрительного кивка учителя!

– Ну и ну! – произнес Кай, когда они шли по коридору в химический кабинет. – Что скажешь, Ганно? «Но лишь увидят Цезаря чело…» Вот это я понимаю! Повезло человеку!

– Мне тошно, Кай, – отвечал маленький Иоганн. – Не надо мне такого везения… Мне от него тошно!

И Кай знал, что на месте Ганно он испытывал бы то же самое.