Будденброки

– Скоро все будет готово, Том. Можно сказать, уже почти готово. Обойщик Якобе очень постарался. И… – она всхлипнула… – и гроб тоже прислали. Да раздевайтесь же, дорогие мои, – продолжала она, снова бережно прикрывая лицо покойной. – Здесь холодно, но маленькую столовую немножко протопили… Дай я тебе помогу, Герда, с такой дивной ротондой надо обращаться бережно… Можно, я тебя поцелую? Ты же знаешь, я тебя люблю, хотя ты меня всю жизнь терпеть не могла… Не бойся, я не испорчу твоей прически, если сниму с тебя шляпу… Какие чудные волосы! Такие же были и у мамы в молодые годы. Она никогда не была так хороша, как ты, но в свое время – я уж тогда была на свете – выглядела очень красивой. А сейчас… Ваш Гроблебен прав, когда говорит: все обратимся в прах. Хоть и простой человек, а вот… Возьми, Том, – это списки наиболее ценных вещей.

Они перешли в соседнюю комнату и уселись у круглого стола; сенатор взялся за просмотр списков вещей, которые надлежало распределить между ближайшими наследниками. Г-жа Перманедер не спускала взволнованного и напряженного взора с лица брата. Все мысли ее были прикованы к одному страшному и трудному вопросу, который неминуемо должен был встать перед ними в ближайшие часы.

– Я думаю, – начал сенатор, – что мы поступим по обычаю, то есть подарки будут возвращены дарителям, так что…

Жена перебила его.

– Прости, Томас, но мне кажется… Христиан… что же он не идет?

– Бог ты мой, Христиан! – воскликнула г-жа Перманедер. – О нем-то мы и забыли!

– Ах да, – сенатор положил списки на стол, – разве за ним не послали?

Госпожа Перманедер направилась к сонетке. Но в эту самую минуту дверь распахнулась и на пороге, легкий на помине, показался Христиан. Он вошел быстро, не слишком деликатно захлопнув за собою дверь, и, насупившись, остановился посреди комнаты; его круглые, глубоко сидящие глазки, ни на кого не глядя, забегали по сторонам, рот под кустистыми рыжеватыми усами открывался и тотчас же закрывался снова… Он явно был в настроении строптивом и раздраженном.

– Я узнал, что вы здесь собрались, – коротко сказал он. – Если речь будет о наследстве, то следовало и меня поставить в известность.

– Мы хотели послать за тобой, – безразлично ответил сенатор. – Садись!

Между тем взгляд его не отрывался от светлых запонок на сорочке Христиана. Сам он был в безукоризненном траурном костюме и в черном галстуке, а его сверкавшая белизною между черных бортов сюртука манишка была вместо обычных золотых застегнута черными запонками. Христиан заметил его взгляд; пододвигая себе стул и усаживаясь, он дотронулся рукой до груди:

– Я знаю, у меня светлые запонки. Я еще не собрался купить черные, или, вернее, решил не покупать. В последние годы мне часто приходилось одалживать пять шиллингов на зубной порошок и укладываться в кровать без свечи, со спичками… Не знаю, один ли я в этом виноват. Да и вообще черные запонки не самое главное на свете. Я не терплю условностей… и никогда не придавал им значения.

Герда, пристально смотревшая на него, пока он говорил, тихонько засмеялась.

– Ну, на последнем тебе вряд ли стоит настаивать, дорогой мой, – заметил сенатор.

– Как? Ну, может быть, тебе лучше знать, Томас. Я только сказал, что не придаю значения таким вещам. Я слишком много видел на своем веку, жил среди слишком различных людей и нравов, чтобы… А кроме того, я взрослый человек, – он вдруг повысил голос, – мне сорок три года, я сам себе хозяин и никому не позволю вмешиваться в свои дела.

– У тебя что-то другое на уме, друг мой, – с удивлением сказал сенатор. – Что касается запонок, то, если память не окончательно изменила мне, я ни словом о них не обмолвился. Устраивайся со своими траурными костюмами по собственному вкусу; только не воображай, что ты производишь на меня впечатление своим дешевым пренебрежением к обычаям…

– Я и не собираюсь производить на тебя впечатление!

– Том!.. Христиан!.. – вмешалась г-жа Перманедер. – Оставьте вы этот раздраженный тон… сегодня… и здесь… когда рядом… Продолжай, Томас! Итак, значит, подарки возвращаются дарителям. Это совершенно справедливо!

И Томас снова взялся за чтение реестра. Он начал с крупных вещей и записал за собою те, которые могли пригодиться для его дома: канделябры из большой столовой, громадный резной ларь, всегда стоявший в нижних сенях. Г-жа Перманедер слушала его с живейшим интересом и, едва только будущий владелец какого-нибудь предмета начинал хоть немного колебаться, с неподражаемым смирением заявляла: «Что ж, в таком случае, я могу взять…» И вид у нее при этом был такой, словно весь мир обязан воздать ей хвалу за самопожертвование. В результате она получила для себя, для своей дочери и внучки большую часть всей обстановки.

Христиану досталось кое-что из мебели, а также стоячие часы в стиле ампир, и он, видимо, был вполне удовлетворен. Но когда дело дошло до распределения столового серебра, белья и всевозможных сервизов, то он, ко всеобщему удивлению, проявил горячность, граничившую уже с алчностью.

– А я? А я-то?.. – спрашивал он. – Будьте любезны и меня не сбрасывать со счетов…