Будем меняться мужьями?

Кто-то думает, лучше совсем не видеться с бывшим. Будто бы так легче пережить и забыть. Я, наверное, просто совершенно не готова забывать Леньку. Наверное, не хочу этого, как ни тяжело мне помнить. Может, все-таки надежда? Или предчувствие бессмысленной пустоты в душе, если его там не будет? Когда, например, представляю, что Леня перебрался в Америку – теперь ведь многие уезжают, – жутко становится от бесконечности километров между нами, от окончательной невозможности встреч. А когда вижу его, мне кажется, не все еще потеряно и в глубине души он тоже без меня скучает. Я говорю себе: это ведь не самое худшее – расстались! Пока все живы, всё не так уж плохо.

Папа мой считает, что голова у меня забита ерундой. Притом еще, что он, собственно, не в курсе, какой именно и до какой степени забита. Конечно, если посмотреть на мою несчастную любовь в мировом масштабе – она должна-таки выглядеть ерундой. Но мне-то что до того? Для меня важнее ничего в мире нет! Сам папа зато заморочен дисциплиной на заводе, его голова забита ею под завязку. И что? Разве в мировом масштабе это не ерунда? А если посмотреть на заводскую дисциплину из космоса – не ерунда? Просто так вся жизнь устроена, все зависит от системы координат. Вряд ли какой-нибудь муравей в муравейнике в мировом масштабе кажется значительнее других муравьев. Даже если он лично несет в общую кучу целого жука в двадцать раз тяжелее его самого. А все равно для муравья его жизнь – это целый космос. А космос для него просто не существует.

Васина голова забита математикой. Вася кандидат наук и трудится над докторской диссертацией. Я же в его голове существую, очевидно, совсем уже где-то на выходе, и к математике он меня не подпускает. На случай общения со мной у него всегда наготове большой набор дурачеств. Например, он совершенно серьезно спрашивает:

– А ты замечала, Надюш, какой у меня румянец?

– А что с твоим румянцем?

– Он же нежный, как у девушки! – Вася часто восхищается сам собой, когда смотрит на жизнь из той системы координат, которая предназначена у него для меня. Причем предметом восхищения всегда являются какие-нибудь пустяки, вроде румянца.

Ужасно смешно. Со мной он любит себя расхваливать с самым абсурдным бесстыдством, а серьезно практически никогда не говорит. Но я-то претендую на серьез.

– Слышала, статья твоя вышла, – осторожно подсказываю тему. – Событие! Может, про статью? А то затянул про румянец.

– Милая, не надо завидовать, – задушевно советует Вася. – Ты тоже неплохо выглядишь.

– Мог бы и похвалиться журнальчиком, мне интересно, – пытаюсь вернуть его все-таки к статье.

– Хвалиться? Ага… При моей скромности?

– Ха! А румянец?! – изумляюсь я. – Тебе ли говорить о скромности, только и превозносишь собственные достоинства!

– Вот, кстати, – оживляется Василий, – очень верное наблюдение. Действительно, я люблю поговорить о своих достоинствах – так отчего ж не отметить и скромность?

За своеобразный юмор и преданность науке прощаю Васе и невнятность симпатии ко мне, и явную небрежность наших отношений.

И сегодняшний свой одинокий вечер.

Пока жива была бабушка, в ее малюсенькой квартирке мы обитали вдвоем. Теперь я одна, переезжать к родителям не хочется, держусь за свою самостоятельность. Но одиночество… В пятницу возвращаюсь домой – и с отчаянием прикидываю, как опять протянуть эти бесконечные выходные. Ну хоть бы кто-то заглянул…

Вот правильно говорят: бойтесь своих желаний. На мысленный призыв заглянул бывший одноклассник. Только когда я думала «хоть бы кто-то», Валерка точно не имелся в виду. Неужели именно с ним я задыхалась когда-то от счастья и теряла смысл жизни из-за каждой короткой разлуки! Что, вот это сонное лицо, крокодилий взгляд – моя первая любовь? Никто из школьных друзей не изменился так неузнаваемо. Тут есть о чем задуматься.

В классе Валера был лидером. Его любили и девочки, и мальчики, и учителя. Десяти лет не прошло – из остроумца он превратился в пошляка, из вольнодумца – в пьяницу, из мудреца – в зануду. Великодушие выродилось в дешевую сентиментальность, а искренность – в обыкновенную грубость.

– Харчи есть? – совершенно не романтично поинтересовался гость. Видя мою нерешительность, добавил: – Твоя закуска – моя бутылка.

Конечно, вечер, «оживленный» его присутствием, можно считать скорее окончательно убитым. Но выбора нет. А в полном одиночестве меня сразу накрывает депрессией и безнадежными мыслями о Леньке. Так что, смирившись, я потопала в кухню, пожарила яишенку. Валерка сидел и два часа бубнил что-то неинтересное, и я напрасно надеялась, что, может, он еще как-то вырулит на романтику, может, повспоминаем с ним школьные годы, и от сердца отхлынет на время тоска. Или он поднатужится, пошутит смешно, и смех разгонит печаль.

Однако Валера допил водку и стал длинно рассказывать, как дела на работе.

– Тебе пора, – вклинилась я, так и не дождавшись ни паузы, ни свежей струи в этом мутном потоке.

– А секс? – равнодушно поинтересовался гость.

– Исключается.