Будем меняться мужьями?

– Ну ладно, мам, все хорошо у меня. Ты там тоже держись… Не волнуйся. Ну приедем мы к тебе, приедем…

– Когда? – хваталась, как за соломинку, мать.

– Ну… Ну я не знаю, не дави… Ты же знаешь, как Витя занят…

– Ев, а откуда мне это знать? Я с ним не знакома, ты ничего не рассказываешь. А мое дело материнское. Я по дочке скучаю. Вот и все.

Дочь вздыхала.

– Ладно, мам, не переживай… Вот почему ты, как ни позвонишь, всегда настроение испортишь?

«Потому что, пока я тебе не звоню, ты стараешься не думать о своей жизни», – мысленно ответила Маша.

– Потому что ты совершенно напрасно думаешь, что я тебе враг, – проговорила вслух. – А я тебя просто люблю.

– Ну… ладно, сейчас не могу больше разговаривать, – смягчалась Ева. – Не обижайся, ма-ам…

– Я не обижаюсь, Евочка, храни тебя Бог, родная.

И однажды дочь вернулась домой.

Был выходной, она открыла дверь своим ключом, с грохотом протащила по коридору багаж. Услышав шум, Муха забилась под Машину кровать и оттуда настороженно наблюдала за обстановкой.

Мария выбежала навстречу, всплеснула руками:

– Ева!.. Боже мой, доченька…

Та кивнула, не поднимая головы.

– Вот только не надо ничего говорить, – выдохнула скороговоркой. – Я и сама все знаю. – Сказав это, она закрылась в своей комнате. А Мария так и застыла в коридоре, пытаясь собраться с мыслями. Раньше казалось, вернись только дочка – и счастье тоже вернется в дом. Оказалось – не так.

Помедлив, Мария осторожно приоткрыла дверь в Евину комнату.

– Доча, есть будешь?

– Нет.

Ева лежала на диване, уставившись в потолок.

– А может, пирог поставить? – робко предложила Мария.

Дочь отрицательно покрутила головой.

– Ну ладно. Полежи, если хочется. Я все-таки приготовлю. Надумаешь – поешь.

Вздохнув, она отправилась на кухню, мужественно решившись поменьше беспокоить Еву, как бы ни хотелось поговорить с ней, покормить, обнять… Но главное все-таки – поговорить. Выяснить, что там у них произошло с этим Витькой и насовсем или на время вернулась дочь.

Закончив со стряпней, мать отважилась снова просунуть голову в комнату Евы. Та по-прежнему лежала на диване, не переодевшись, как была, в джинсах, только на бок перевернулась.

– Поесть не надумала? – спросила Мария спокойным, даже веселым голосом.

– А что там у тебя? – вяло поинтересовалась дочка.

– Пирожочков напекла, рассольничек есть. Могу курочку быстренько, а ты пока пирожков с супчиком… Или чего тебе хочется, Евочка?

– Пироги с чем?

– С капустой, с печенкой, с яблочком, – старательно-радостно перечисляла Мария Егоровна. – Плюшек накрутила с корицей, все как ты любишь.

– Я и так толстая, – пожаловалась дочь.

– Ха! Толстая! Ты, Евочка, такая, что лучше и не надо. Пойдем, покормлю, чайку попьешь.

Ева села на диване, глядя в стену.

– Мама, прости меня. Ничего у меня не получилось. – Личико скривилось, она глотала слезы, силясь скрепиться.

– Господь с тобой, дочура! – всплеснула руками Мария. – Получится еще!

– Мам, ты на меня сердишься?

– Золото ты мое! Да за что?!

– Что не послушалась тебя. А теперь вот как вышло.

– А что вышло, доча?

– Да он… – Ева заплакала безудержно, пытаясь что-то выкрикивать между всхлипами.

Маша кинулась, обняла ее, зашептала, так и растекалась водой над огнем.

– С Витькой невозможно! – рыдая, выплескивала дочь. – Совсем озверел… орет постоянно… вчера даже замахнулся… Изменяет мне с каждой встречной… ы-ы-ы… – выла она, коверкая лицо судорожной гримасой. – Говорит, дура… достала… А чем я его достала?! Молчала, терпела… – Ей хотелось выговориться, облегчить сердце, но слезы мешали. Она давилась словами, выбрасывала их из себя по одному, по два, преодолевая взрывы плача. – Терпела всё… до последнего… Говорит: не держу… Говорит: не нравится – дверь вон там… Сколько я слез пролила, мама-а-ы-ы-ы… – Мария прижимала ее голову к себе, желая принять на себя хоть часть дочернего горя. – Ма-ам, – вскинулась вдруг Ева. – А может, он еще позвонит?

– Все может быть, – промямлила мать, всхлипывая и думая только о том, как она ненавидит этого чертова Витьку.

– Нет! Не может! – закричала Ева, вырываясь. – Он вчера девку в дом привел! При мне! Смеялся надо мной!.. Мама!

Но мама бормотала, что всякое бывает, но плохое сменяется хорошим и другую разную бессмыслицу, что плохое пройдет, и все еще будет хорошо, хорошо, хорошо…

Ева жевала пирожки и снова принималась плакать. Вдруг замирала на секунду, что-то вспомнив, и содрогалась в слезных спазмах. Мать утешала. Дочка немножко успокаивалась и снова жевала.

Поела, наплакалась, отупела от слез и еды, вздохнув, спросила:

– Мам, я дура?

– Ничего не дура! Ты моя красавица, – любуясь и ласково поправляя дочери волосы, убежденно возразила Мария.

– Да какое там… – отмахнулась Ева. – Красавицу нашла. Уродина я. И дура. Мам, ты меня презираешь?

– Что ты, Евка! – взвилась Мария. – Я тебя люблю! И ты же ни в чем не виновата! Не повезло тебе, вот и все. Но ведь это временно, Евочка, это временно, жизнь то так повернется, то эдак…

– Ты просто не представляешь, как я жила последнее время, – перебила дочь.

«Еще бы я не представляла!» – подумала Ева.