Будешь моей, детка (СИ)

Я вздрагиваю, от этого влажного, наглого, неприличного касания по моему телу вдруг прокатывается сладкая волна совершенно нового, остро-сладкого ощущения. И я издаю короткий то ли стон, ли то вздох.

— Детка, — хрипло рычит Соболевский. — Детка, блядь…

Сделав шаг, он неожиданно роняет меня на кровать, а сам приземляется сверху. И вот тут мне становится страшно.

Он большой, сильный, тяжелый, у него темный безумный взгляд, его руки не дают мне свободы, его губы жадно впиваются в мои, а я мотаю головой, пытаюсь сопротивляться. Неужели он хочет меня сейчас взять силой? На той же кровати, на которой несколько часов назад имел эту проститутку?

— Нет. Нет! Нет!!!

Я рыдаю не столько от страха, сколько от унижения.

— Пожалуйста, нет!

И вдруг он замирает. В темном взгляде появляется осмысленность. Он медленно облизывает губы, а потом смотрит на меня.

— Прости, детка, — шепчет он.

Его жесткие горячие пальцы неожиданно касаются моего заплаканного лица. Соболевский осторожно проводит подушечкой пальца по моей щеке, стирая слезы, но я дергаюсь.

— Не трогай меня! Не трогай!

— Тебе же понравилось, когда я тебя потрогал. Вот тут. — И пальцы касаются влажного пятна на моем лифчике. Там, где были его губы.

— Нет! — отчаянно вру я, хотя с ужасом понимаю, что он прав. Мне… кажется, мне и правда понравилось. Боже мой, я и не знала, что я настолько испорченная. — Уходи! Уходи отсюда! Ты ведешь себя как животное!

Соболевский садится на кровати и с силой трет лицо руками, а я вскакиваю и бегу в противоположную часть комнаты. Подальше от него.

— Пиздец, — хрипло говорит он сам себе. — Какой же это все пиздец.

Потом достает портмоне, вытаскивает из него купюры и швыряет их на тумбочку. Я даже отсюда вижу, что это тысячные бумажки. И их явно больше двух.

— Я не возьму, — пищу я.

— Значит, выкинешь. Мне похуй.

Он хватает свою кожаную куртку, накидывает ее прямо на голое тело и идет в коридор. Через несколько секунд громко хлопает дверь.

Футболка Соболевского осталась валяться скомканной в углу. На тумбочке остались брошенные им деньги. Десять тысяч, я посчитала.

У меня рука не поднимется их выкинуть. Беру их, и это тоже ужасно унизительно.

Какое-то время плачу, свернувшись клубочком на полу, а потом вытираю рукавом слезы, вздыхаю и иду убираться. Кажется, на первую пару я все-таки сегодня опоздаю. ***

* * *

Я вбегаю в универ в отвратительном настроении. Во-первых, ужасно опаздываю. Половина пары по экономической теории прошла без меня, и это ужасно! Во-вторых, я очень устала. Квартиру я отмыла на совесть, и теперь у меня ломит спину, словно я столетняя бабка, и жутко ноют плечи и руки. А еще кажется, что от моих ладошек до сих пор воняет резиновыми перчатками, хотя я раз десять помыла руки с мылом и намазала их кремом.

А в-третьих (как будто мало было первых двух!) мне жгут карман деньги Соболевского, которые я все-таки хочу вернуть ему, но не знаю как.

А ведь есть еще и в-четвертых, вот только оно настолько стыдное, что я пытаюсь об этом не думать, но не получается. Невозможно не думать о том, что в моей сумке лежит футболка Соболевского. Я хотела ее выкинуть. Я хотела вымыть ей унитаз. Я хотела порвать ее на части и сделать тряпку для пола. Но не смогла. Наверное, это какая-то психологическая особенность, может, травма какая-то или простая бережливость, но я не могу портить хорошую вещь. Так же, как я не умею выкидывать еду.

И вот она у меня в сумке. Белая, мягкая, с логотипом Армани, пахнущая кожей, одеколоном и его сигаретами. И я не знаю, что более стыдно: отдать ее Соболевскому и услышать его пошлый комментарий по этому поводу, или оставить себе.

— Оля!

О черт. Это ж надо так неудачно напороться.

— Здравствуйте, Ираида Ивановна, — я виновато смотрю на декана. — Честное слово, я больше не буду опаздывать. Я просто…

Но она только отмахивается, кажется, ее сейчас это не волнует.

— Ты решила вопрос с оплатой? — спрашивает она озабоченно. — Мне опять звонили из бухгалтерии. Деньги не поступали.

Деньги, эти проклятые деньги, которых у меня нет! В кармане, конечно, лежат десять тысяч рублей, но они чужие. Я их верну. Своих же денег у меня с собой ни рубля. Даже на булочку или на чай. И еду я из дома тоже не взяла, слишком торопилась.

Но перспектива голодать весь день меня сейчас совсем не пугает. Пугает то, что у меня нет ответа на вопрос декана. Вернее, есть. Но он ей не понравится.

— Папа неверно оформил платеж, — неуклюже вру я. — Он сейчас решает проблемы с банком, чтобы его вернули, и тогда мы оплатим.

— У тебя неделя, Оля, — она хмурит брови и тут же сама себя поправляет. — Нет, даже меньше. К понедельнику деньги должны быть на счету университета, значит, отправить их надо не позже пятницы.

— А если позже? — дрогнувшим голосом спрашиваю я.

Ираида Ивановна разводит руками. И вдруг обеспокоенно смотрит на меня:

— Ты какая-то бледненькая, — говорит она  и пытливо смотрит на меня. — Оля, ты хорошо себя чувствуешь? Голова не кружится? Не тошнит?

— Да. Нет. Нет.

— Может, в медпункт?

— Нет! Вы что! — пугаюсь я. — Я в порядке! Я на лекцию сейчас пойду.