Будешь моей мамой

— Что, Чижик? — Ольга склонилась над ребенком и опять с отвращением почувствовала, до какой степени неудобный этот сарафан: ни наклониться, ни на корточки присесть, ни на колени встать — тут же подол задирается, лямки сползают с плеч, пуговицы норовят выскочить из петель… Скорей бы высохли штаны и рубаха, которые Катерина Петровна коварно положила в стиральную машину как раз за несколько минут до поездки. — Чижик, ты не перегреешься? Не снимай шляпу, такое солнце горячее…

— Мама, — шепнула Анна, уткнувшись носом ей в щеку. — Ты почему сердишься? Ты не на меня сердишься?

— Тише, Чижик. — Ольга осторожно оглянулась и с досадой опять поймала пристальный, какой-то ожидающий взгляд Игоря Дмитриевича. — Чижик, мы же договорились… Разве ты не помнишь?

— Все равно никто не слышит. — Анна надменно хмыкнула. — Значит, ты на меня сердишься?

— Ни в коем случае. Когда это я на тебя сердилась? И никогда не буду сердиться… мне так кажется. И вообще я не сержусь, с чего ты взяла?

— Потому, что ты молчишь и дышишь, будто буквально сердишься. И рука очень горячая.

— Жарко. Вот потому и дышу, потому и рука… А молчу потому, что и так вокруг шуму много. Это я таким способом с шумом борюсь.

— Спорим, не поборешь. — Анна хихикнула ей в ухо. — Лучше давай всех домой повезем.

— Да, — горячо согласилась Ольга. — Да, домой! Блестящая идея! Сейчас папе скажем, и он всех соберет. — Ольга выпрямилась, оглянулась и опять встретила напряженный, ожидающий взгляд Игоря Дмитриевича.

Он шагнул к ним.

— Чижик домой хочет. — Ольга почувствовала себя немножко виноватой — домой-то хотела она. — Правда, наверное, пора уже. Жарко очень, а Чижик почти полдня на ногах.

— Сейчас, — с готовностью кивнул Игорь Дмитриевич. — Пойдемте, я вас в машину посажу, а потом всех соберу.

— Не хочу в машину, — подала голос Анна. — Там жарко и бензином воняет. Лучше мы с Оленькой вон там на лавочке подождем. Там тень. Только ты быстрее, ладно?

— Я мигом. — Игорь Дмитриевич нырнул в толпу. Ольга с Анной устроились на лавочке. Сидели, болтали ногами и развлекались тем, что угадывали духи проходящих мимо женщин. У них это получалось не очень хорошо — запах-то они улавливали одновременно, но названий ни та ни другая почти не знала. Поэтому Анна предложила придумывать для незнакомых духов свои названия и тут же выдала первое: мыло с мандарином. Ольга согласилась: ярко выраженное мыло с мандарином. Причем мыло из простеньких, а мандарин вообще переспелый.

— Да, — согласилась Анна. — Переспелый и раздавленный. Интересно, такие духи скользкие или липкие?

И они смеялись, и совсем не над тетками, которые душатся мылом с мандарином, да еще в такую жару, а просто потому, что им весело жить на этом свете — вот так, все время вместе, одинаково слыша, одинаково чувствуя, одинаково думая, одинаково нуждаясь друг в друге… Им хорошо вместе — вот так сидеть, тесно прижавшись друг к другу, закрыв глаза, и не видеть праздную толпу — что там разглядывать? Совершенно нечего там разглядывать, — и придумывать свои названия каждому запаху, проплывающему мимо них.

— Елка в компоте. — Анна повела носом вслед очередному аромату.

— В сливовом, — уточнила Ольга, улыбаясь. — Ор-р-ригинальная композиция.

— Сумасшедший народ. — Анна явно копировала кого-то, тяжело вздыхая. — Это просто какое-то буквально безумие.

Ольга засмеялась, и Анна засмеялась, и прямо посреди этого смеха, прямо на гребне уже привычной и всегда такой удивительно новой радости, Ольга вдруг уловила что-то страшно знакомое — ужасающе, угнетающе знакомое, так старательно забываемое, но не забытое… Еще ничего не поняв, совершенно инстинктивно она вскочила, схватила Чижика в охапку и в панике оглянулась, выискивая путь к спасению.

— Как ты держишься? — Глубокий, мягкий баритон. Голос был бы очень красивым, если бы не злобное выражение, сочащееся из каждого слова, каждого звука, даже каждой паузы. — Что за походка? Ты уже не маленькая, чтобы так скакать… Никакого воспитания, смотреть противно.

— Отлезь от девки. — Женский голос был холодный, жесткий и тоже раздраженный. — Воспитатель нашелся… Курам на смех. На себя посмотри, придурок. И вообще заткнись. Надоел, зараза, как печеночная глиста.

Ольга стояла, окаменев, крепко прижимая к себе Анну, боясь оглянуться… Хотя оглянуться почему-то очень хотелось. Наверное, потому, что сама Ольга никогда не говорила таких слов… И даже не думала таких слов! Ну почему, почему, почему она никогда не говорила и даже не думала таких слов?!

— Какой дед противный, — шепнула Анна ей в ухо, и теплое шевеление ее клювика мгновенно вывело Ольгу из оцепенения.

«Я не боюсь. Мне давно уже нечего бояться. Я свободна, счастлива, и у меня есть Анна!» Ольга перевела дыхание и спросила совершенно спокойно, даже улыбаясь:

— А почему ты думаешь, что это дед, Чижик? Может, он молодой?

— Ну вот еще, — удивилась Анна. — Ничего не молодой. Злой-злой. Как Кощей Бессмертный. Ты меня на землю поставь, я уже большая. Папа боится, что тебе тяжело меня таскать.