Будешь моей!

— Долго. Невыносимо долго, Кострова! Иди, — быстро машет кистью, указывая на дверь.

Перехватываю поднос в другую руку и, виртуозно удерживая баланс, вхожу в зал.

"Голиаф" выдержан в едином чопорном английском стиле: накрахмаленные скатерти, подсвечники, позоло́та. И банкетный зал не исключение. Только мне настолько приелась окружающая красота, что я уже давно перестала её замечать. Как и лица людей. Я могу мило отвечать на вопросы гостя, улыбаться и порой даже принимать комплименты, но стоит ему покинуть ресторан, я тут же забываю, как он выглядел.

Вот и сейчас, приближаясь к столу и, пробегаясь тем временем быстрым взглядом по лицам гостей, я не могу понять, кто же из них Зотов.

Большинство мужчин в возрасте, как и ухоженные женщины, расположившиеся от них по правую руку. Но есть среди них и несколько молодых. Например, девушка с шикарными белокурыми локонами, сидящая спиной ко входу. Судя по тонкому запястью и миниатюрным пальчикам сжимающим ножку фужера — моя ровесница, может, чуть старше. И мужчина рядом с ней: стильно остриженный затылок и бугрящиеся под рукавами пиджака хорошо развитые бицепсы — он тоже не старше тридцати пяти.

"Дочь и зять Зотова", — мелькает мысль, но она настолько незначительная, что я моментально о ней забываю, погружаясь в свои профессиональные обязанности.

Тенью проскальзываю мимо о чём-то беседующих гостей, расставляя на столе тарелки с закусками.

— Великолепный коньяк, Федя, — причмокивая, одобрительно кивает седовласый мужчина с двойным подбородком. — Очень похоже на "Генри". Где закупаете?

— Ну уж точно не в твоём ликёро-водочном, — крякает кто-то напротив, и я быстро стреляю скользящим взглядом на говорившего. Ага, он и есть, великий и ужасный Зотов. — Это "Хайн", из Франции. Коньяком из твоей шарашкиной конторы только работяг из сталелитейного опохмелять.

Седовласый взрывается булькающим хохотом, как и половина присутствующих.

Едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза.

У богатых только и разговоры, что об акциях, курсе доллара и марках элитных автомобилей. Целый год я работаю здесь и каждый раз слышу одно и то же.

— Прошлой зимой в Куршавеле я пила игристый коньяк, — подаёт голос блондинка. — У вас есть такой в бутике, дядя Боря?

— Да, привезли пару марок на пробу. Но у нас он не пользуется популярностью. Менталитет русского человека слишком заскорузлый, чтобы тянуться к новому и прекрасному.

— Почему же, а я бы попробовала ещё. А вообще, ты прав — наша "рашка" уже в печёнках сидит, вместе с её пролетариатом. Мы с котиком всерьёз подумываем в следующем году перебраться в Европу.

Поднимаю взгляд на девушку и первое, что замечаю — она невероятно красива. Черты лица настолько идеальны, что природа просто не могла одарить одного человека такой роскошью. Чудесные пухлые губы, точёный нос, высокие скулы и великолепные брови. Но вот глаза… глаза совсем ей не "подходят". Они недобрые. А скорее, даже откровенно злые. Презрительные.

Весь её вид кричит о том, что она лучшая. Первая. Непревзойденная. Да и кто бы стал спорить — она действительно прекрасна.

— Вот, уговариваю мужа на Испанию. Сейчас там много наших, — продолжает блондинка, накалывая на вилку рулетик "Тинатин".

— Тебе же надоели "наши", — добродушно посмеивается Зотов.

— Нормальные наши, папа, а не всякий сброд, — кривится.

И чёрт знает почему, но я сразу же принимаю сказанное на свой счёт. Да, я знаю, что мне давно стоит как следует поработать над самооценкой, но рядом с такой породистой красоткой непроизвольно начинаешь чувствовать себя на скамейке запасных. А уж если на тебе рабочий фартук…

Впрочем, какое ей до меня дело. Как и мне до неё.

Обхожу стол с другой стороны и тянусь, чтобы поставить на центр ароматные брускетты, как вдруг выхватываю из калейдоскопа незнакомых лиц знакомый до боли взгляд.

Только один человек может смотреть так.

Не важно, сколько пошло дней, недель, месяцев, лет — это взгляд я не забуду никогда. Как и цвет его глаз. Потому что каждый день смотрю в точно такие же глаза своего сына.

Я поняла, что это он, ещё до того, как решилась на него взглянуть.

Это он. Марк.

Часть 4

А дальше потянулись секунды, которые показались мне помноженной на трое вечностью. Словно в замедленной съёмке я смотрю на него, он на меня, и окружающие звуки тонут в оглушающем грохоте мысли:

Это он. Марк. Это Марк! Он здесь!

Я не видела его долгие четыре года и он изменился. Стал мужественнее, черты лица грубее. И причёска стала совсем иной… Я помню, как любила запускать пальцы в его отросшие на висках волосы… Помню их запах…

Витиеватая цепочка на смуглой шее, расстёгнутый ворот рубашки… А потом я опускаю глаза на его руки и вижу его — тонкое золотое кольцо на безымянном пальце правой руки. И этот несчастный кусок металла неожиданно выбивает из лёгких последние глотки кислорода.

— Девушка? Вам нехорошо?

— Что? — вздрагиваю и от неожиданности роняю тарелку с брускеттами на стол, создав неимоверный грохот.

— Вам плохо? — интересуется седовласый. — Вы как будто приведение увидели, — и обернувшись: — У тебя тут не водятся призраки, Федя?