Будет больно. История врача, ушедшего из профессии на пике карьеры

Я осознал, что большинству моих коллег повезло гораздо меньше, чем мне, особенно относительно личной жизни. Моя держалась на каком-то сверхчеловеческом уровне терпения и понимания. У большинства врачей отношения дают трещину уже через год или около, словно подверженные преждевременному старению.

От рабочего графика легче определенно не становится. После 4–5 лет работы в НСЗ уже как-то привыкаешь постоянно задерживаться и подменять коллег. Среди людей, не имеющих отношения к медицине, распространено убеждение, будто мы в какой-то мере сами решаем приходить домой в 10, а не в 8 вечера. На деле же единственное, из чего нам приходится выбирать – так это подвести себя или своих пациентов. Первое, конечно, неприятно, однако второе обычно приводит к смерти людей. Так что выбора как такового у нас на самом деле нет. Персонала вечно не хватает, и практически каждый день – за исключением, может быть, особенно спокойных, – чтобы успеть все сделать, врачи самоотверженно задерживаются на работе. Разумеется, не только врачи работают допоздна – то же самое можно сказать и про юристов и банкиров. Однако они хотя бы могут оторваться на выходных, на 48 часов позабыв про работу и предаваясь бесконечному гедонизму. Мы же свои выходные, как правило, проводим на работе.

Но дело вовсе не только в плотном графике: когда приходишь домой, с тобой, как правило, не повеселишься. Сильная усталость, раздражительность после нервного рабочего дня, и ты даже умудряешься лишать свою вторую половину возможности пожаловаться на своих коллег. Стоит им только начать нытье о своих передрягах на работе, которые наверняка не сопряжены с угрозой смерти (если, конечно, они не канатоходцы в цирке, пожарные или работники на выдаче в «Мак-авто»), как ты сразу же начинаешь делиться ужасами своего рабочего дня, давая тем самым понять, что им до тебя далеко.

В конечном счете твое подсознание принимает решение вместо тебя. Либо тебе не удается оградиться от всего неприятного, что происходит у тебя на работе, и это постоянно преследует тебя, не давая покоя ни днем, ни ночью, либо ты наращиваешь жесткий эмоциональный панцирь, который, судя по всему, не считается идеальным качеством в отношениях.

Некоторые из моих коллег к этому времени уже обзавелись детьми, и их жизнь состояла из постоянных забот о том, кто будет за ними присматривать, а в список неприятных эмоций, которые приносит карьера в медицине, у них добавилось чувство вины.

У меня самого нет детей, однако я могу представить, насколько паршиво чувствовали себя мои коллеги, усаживаясь перед телефоном, чтобы позвонить детям и пожелать им спокойной ночи, вместо того, чтобы укрыть их одеялом и почитать сказку на ночь. Более того, чаще всего им и вовсе не удавалось этот звонок сделать, потому что в родильном отделении работы было невпроворот. Один мой друг хирург как-то раз не смог прийти в больницу, когда его сыну делали срочную операцию, потому что в этот момент оперировал чьего-то чужого сына, а подменить его никто не смог.

Начав работать ординатором, я заметил любопытный парадокс: став экспертом в расставлении приоритетов на работе, теперь я еще хуже справлялся с этим в реальной жизни. Тем не менее какое-то время я чувствовал себя тем самым исключением, которое только подтверждает правило – единственным парнем, которому удалось в какой-то степени взять себя в руки и успешно удерживать все вращающиеся на шестах тарелки. Теперь мне оставалось только проследить за тем, чтобы ни одна из них не разбилась…

16 августа 2007 года, четверг

Страшилка. Пациентка Г.Л., чей геном, судя по всему, состоит наполовину из рецептов с ягодами годжи и наполовину из постов на сайте для мамочек, объявила нам, что хочет съесть свою плаценту. Вместе с акушеркой мы дружно сделали вид, что не слышали этого. Во-первых, потому что не уверены, каковы на этот счет официальные правила, а во-вторых, потому что это ужасно отвратительно. Г.Л. называет это «плацентофагией», чтобы звучало более официально, однако это особо ничего не меняет; можно все, что угодно, перевести на древнегреческий[76], и это будет звучать более официально.

Она принялась объяснять, насколько этот процесс является естественным среди других млекопитающих, что также весьма дурацкий аргумент – мы ведь не позволяем другим млекопитающим, скажем, выдвигаться на выборы в парламент или водить автобус, равно как и не считаем нормальным трахать мебель или съедать свое потомство (она, наверное, назвала бы это педофагией).