Будет больно (СИ)

Морщусь. Я становлюсь опять противен сам себе, но блуждаю взглядом по ее телу. Родинка под левой лопаткой, выделяющиеся позвонки, волосы собраны на затылке, тонкая талия, а задница такая, что хочется подойти и сжать ладонью ягодицу. Лучше сразу обе двумя руками.

Снова так ярко представляю свои руки на этом месте, что не замечаю, как зад сменяется передом и передо мной уже красуется плоский живот с проколотым пупком. За эту мелочь и цепляюсь:

— Тебе не кажется, что в твоем возрасте такие побрякушке уже не актуальны? — киваю на сережку в пупке.

— Не нравится — не смотри.

Бля, нравится, еще как нравится. Но я подхожу к Лизе и указываю на море:

— Вот море мне нравится. И знаешь, чем вы похожи?

Она с интересом смотрит на меня, с немым вопросом в глазах. Но я молчу, жду, пока сама спросит.

— И чем же?

Наконец-то! А то молчание угнетало.

— Видишь, оно такое спокойное, красивое, так и манит к себе, — кладу я руку Лизе на плечо, но она даже не дергается, так внимательно меня слушает. — Но под его гладью неизведанный мир, полный опасностей и тайн. Что хранит в себе эта глубина? Тысячи погибших кораблей, миллионы хищных зубов… И еще в любую минуту тебя может поглотить волна, накрыть собой и потянуть вниз.

— Но ты, заходя, не знаешь ни глубины, ни температуры, — продолжила Лиза за мной. — Это лотерея. Ты можешь знать по словам других, но, впервые оказавшись рядом с бушующей стихией, будешь все равно сомневаться. Так вот я скажу тебе, Вадим, ты ныряешь в омут с головой. Возможно, там слишком мелко — и ты сломаешь шею.

Лиза, поведя плечом, сбрасывает мою руку и идет в дом, а я смотрю ей вслед. Смотрю, как даже при движении ни малейшего изъяна на ее заднице не появляется. Идеальная, блядь, женщина.

Странные у нас отношения. Даже до идиотизма странные. То мы взрываемся не вовремя, то играем роли, причем без прописанного сценария. Но локация всегда есть — ее надо только пройти. Вопрос только в том, сколько жизней я потеряю. В играх я разбираюсь, даже создал несколько, так что… Нырну в эту глубину, надеясь, что все-таки выплыву.

И я ныряю. Сейчас я с морем не сражаюсь — не хватает волн, хоть какого-то проявления его силы. Неужели я действительно продолжаю их сравнивать?

Лиза и море…

Море и Лиза…

Нет, наваждение. Я слишком много о ней думаю. И, черт бы ее побрал, хочу. Но как-то болезненно — лишь бы взять. Как какая-то чертова инфекция, которую ненавидишь, но независимо от твоего чувства она проникает в тебя. Вот Лиза такая же. Я как будто болен, меня лихорадит то от ненависти, то от желания.

Не стоило мне ее целовать — это запустило болезнь.

Вода не помогает, не выводит из этого состояния. Плюнув, выхожу на берег и, не надевая шорты, иду к дому. Вижу сквозь стеклянные двери, как Лиза закрывает дверцу холодильника и выходит из кухни.

Везде она!

Лиза, Лиза, Лиза…

— Лиза! — зову ее, она оборачивается. — Можешь сделать кофе? Пожалуйста, — добавляю я мягко, — мне еще всю ночь работать, а я пока душ приму.

Мы снова в амплуа. И я вижу, что она это понимает, но все-таки кивает и возвращается в кухню.

— Хорошо, — говорит, подходя к кофемашине.

— Спасибо, — улыбаюсь я и иду наверх.

Чувствую себя Джеймсом Бондом без пистолета, когда захожу в ее комнату. Здесь все пропахло ее духами, но в интерьере нет человека — только дизайнер.

Перевожу взгляд на стол. Нет, ноут в другой раз. Пока просто шарю по полкам, причем быстро и поверхностно. Вот почему я делаю это только сейчас, ведь целый день был в распоряжении, пока Лиза находилась в городе?

Открываю верхний ящик комода. Там нижнее белье. Хочу захлопнуть от греха подальше, но цепляюсь взглядом за край черно-белой фотографии, которая торчит возле правой стенки, прямо за красными трусиками.

Беру в руки фото. На нем серьезная маленькая девочка, прижимающая к груди плюшевого мишку. Видно, что фото старое, потасканное. Рассматриваю лицо на фотографии — определенно оно мне знакомо. Лиза?

Переворачиваю снимок и вижу надпись: «Маша Лукьянова, 1996 год».

Сестра? Вполне вероятно.

Надо узнать, есть ли у Лизы, кроме брата, еще и сестра.

Дикий волчонок

Он распахнул ей двери. Тот дом, которым недалекие родители пугают своих детей, тот, обитатели которого становятся изгоями в коллективах, но при этом их по-своему жалеют. Детский дом…

Машенька верила, что мама за ней вернется. Но с плюшевого мишки с каждым днем все больше исчезал запах ее духов, и это как будто рвало их связь.

Здесь она была как породистый щенок среди дворняг, но со временем становилась такой же: облезлой, озлобленной, оскаленной.