Будет радость

Федор. Не лги… Впрочем, о тебе не знаю. Но я сам сделал, сам захотел. Нравилось, «дерзновение»… «Красиво, ах, как красиво!» О, пошлость, пошлость! Не хаос, не бездна, а лужа: упал в грязь — ничего, мягко, — не ушибся, а только запачкался. Это-то мне и нравилось… да теперь еще нравится… И тебе, и тебе! Не лги — я знаю тебя. Хороши оба! Блудники, развратники, пакостники, «макаки» бесстыжие! С тринадцати лет — раньше — с тех пор, как помню себя… и все мы такие, все поколение. Это главное в нас. От этого все и пошло. Гриша прав: хулиганы, шуты, провокаторы. Heсуществующие души, «плевелы»… За Катей-то, за Катей смотри! Я ведь на все способен, «плюю на все». Люблю тебя и ее, обеих вместе. Почему нельзя обеих?.. Ведь, может быть, и она такая же, не лучше нашего… Все там будем!

Татьяна. Что ты делаешь? Что ты делаешь, Федя! Ведь, ты сейчас хуже со мной, чем с ним… (Плачет).

Федор (опускаясь перед ней на колени). Таня, прости… Таня, милая… Ведь я же, в самом деле, с ума схожу… как во сне, в том страшном сне… Может быть, ты и права: не наша воля, не мы с собою сделали… Ну, полно же, полно, не плачь! Я видеть не могу… Ведь я же тебя…

Обнимает и целует ее. Домна Родионовна и Пелагея проходят в глубине сада, за деревьями.

Татьяна (оглядываясь). Старуха! Федор. Нет, — никого… Все чудится… Татьяна. Она — я видела. Должно быть, спряталась… Ну, да все равно… пусть! Пойдем к тебе, хочешь?

Федор. Сейчас? Нет. Потом, ночью придешь?

Татьяна. Приду.

Татьяна идет в дом. Федор — в сад. С другой стороны, из-за деревьев, выходит Домна Родионовна и Пелагея.

IX

Домна Родионовна и Пелагея.

Домна Родионовна. Видела?

Пелагея. Видела, матушка, видела — вот на этом самом месте.

Домна Родионовна. Молчи! Пикни у меня только, — в гроб заколочу!

Пелагея. Не бойся, не бойсь, матушка! Да этакого-то на людях вслух и не скажешь — язык не повернется, чай… Ох, искушение!

Домна Родионовна. Благо ми, Господи, яко смирил мя еси, отнял свет очей моих! (медленно поворачивает лицо к дому, подымает клюку и потрясает ею, грозя). Будьте вы прокляты, окаянные! Анафема! Анафема! анафема! Погибель дому сему!

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Старинный павильон в парке. Крыльцо ветхое, круглое, со ступенями и колоннами. Стеклянная дверь. Перед крыльцом заросшие клумбы с кустами сирени. Справа аллея старых лип. Слева — пруд. Полдень.

I

Татьяна и Катя. Выходят из аллеи и садятся на ступени крыльца.

Татьяна. Дождь будет — парит, дышать нечем.

Катя. Это от лип: когда липы цветут, пахнет ладаном, точно покойником.

Татьяна. Что вы, Катя, — медом, а не покойником. Декадентка вы ужасная… А это что у вас?

Катя. Эврипид.[20]

Татьяна. У Федора Ивановича взяли?

Катя. Да, у него.

Татьяна (берет книгу). А, «Ипполит». Я когда-то хотела играть «Федру».[21] У Расина, помните, — C'est Venus tout enti'ere `a sa jiroie attach'ee… Как хорошо, а перевести нельзя.

Катя. «То богиня любви вся в добычу впилась»… вгрызлась, как зверь в зверя… Нет, не умею.

Татьяна. Как зверь в зверя? Неужели любовь — зверство?

Катя. Не любовь, а страсть.

Татьяна. А разве есть любовь без страсти?

Катя. Не знаю. Может быть, есть.

Татьяна. Не знаете, а хотели бы знать?

Катя. Хотела бы.

Татьяна. Лучше не узнавайте, Катя. Будьте всегда такой, как сейчас: чистая, чистая, вот как лесной родник, вся чистая, до дна прозрачная. И, ведь, счастливая?

Катя. Нет, не счастливая.

Татьяна. Какое же у вас несчастье?

Катя. Не несчастье, а хуже: ненужность; недействительность. Как будто нерожденная; несуществующая. Чужая всем. Ни живая, ни мертвая, свой собственный призрак. Приживалка; втируша: втираюсь, втираюсь, и не могу войти в жизнь…

Татьяна. А я вам все-таки завидую, Катя.

Катя. Чему?

Татьяна. Легкости. Вот бы мне вашей легкости!

Катя. Не завидуйте: это — легкость тяжелая; тяжело оттого, что слишком легко. Как во сне: летаешь, летаешь, хочешь стать на ноги и не можешь — все на аршин от земли: тяжести нет — земля не держит. Или как на воде пробка: жизнь из себя выталкивает — нужно усилие, чтоб оставаться в жизни, а только что отпустишь себя, — вода пробку вытолкнет… Федор Иванович говорит: вольная смерть от радости. А у меня не от радости и не от горя, а от легкости, оттого, что все равно… (Вдруг умолкает, как будто спохватившись).

Татьяна. А вы, Катя, не кокетка?

Катя. Кокетка? Отчего вы подумали?

Татьяна. Да вот все это: несуществующая, нерожденная, на аршин от земли… Вы собой не любуетесь?.. Aгa, покраснели. Обиделись?

Катя. Я не обиделась, а вы не поняли.

Татьяна. Не поняла? Скажите, пожалуйста, какая премудрость! Ах, вы моя милая девочка! То взрослая, даже слишком взрослая, а то вдруг маленькая, маленькая девочка… Ну, что вы на меня так смотрите? Боитесь? Не верите?.. Катя, да вы серьезно обиделись? Полно же, будьте великодушнее. А то некрасиво: кошачьи подарки, собачьи отнимки. (Встает). В самом деле, дышать нечем! Мне тоже начинает казаться, что липы ладаном пахнут. Пойдем-ка, где посвежее. — ляжем в траву.

О, не кладите меня

В землю сырую!

Скройте, заройте меня

В траву густую!