Будет вам война!

Полуоблетевшие верхушки кленов грифельно штриховали синее безоблачное небо. Неяркое петербургское солнце плескалось в цинковых лужах. Безмятежность, разлитая в городском пейзаже, порождала вполне философские мысли о том, что жизнь прекрасна и что в ней всегда найдется место для чего угодно. В том числе – и для удачной разводки…

Батю, однако, беспокоили совершенно иные мысли.

– Боюсь, пацаны, что вы с этим Заметалиным не справитесь, – жестко объявил он, с неудовольствием рассматривая пятно на ботинке.

– Что это? – спросил Данила, глядя на обувь пахана.

– Да с этого… Руслана что-то стекало. Не иначе, как трупный яд, – вздохнул Батя.

– Типа офоршмачился? – удивился Сергей.

– Офоршмачился как раз ты… «Абре-еки», «го-орцы», «джиги-иты»!.. – в сердцах передразнил старый урка. – Где теперь те абреки… и где Гамадрил?

– Послушай, – вступил в беседу доселе молчавший Димон Трубецкой; слово «офоршмачился» явно вызвало у него какие-то художественные ассоциации. – Я тут интересную вещь придумал. На «Блатхате», как я понимаю, обычно братва оттягивается?

– Ну да… – согласился Батя, еще не понимая, куда клонит собеседник. – Ну, и блатные, конечно. В «Крестах» уже традиция появилась: как только серьезные пацаны по оправдательному приговору выходят – сразу этот поганый кабак и арендуют.

– Заметалин, сука, уже всю тюремную почту спамом забил! – подтвердил Данила. – Даже вертухаям рекламные проспекты высылает. Мол, «Блатхата» – единственный в Бандитском Петербурге кабак, где бацилла готовится исключительно «по понятиям».

– Кухня для блатных ортодоксов! – со смешком вставил бывший мент Жека.

Димон прищурился.

– Мы прервем эту традицию.

– Как ты собираешься это сделать? – спросил Батя недоверчиво.

– Чего больше всего боится братва… и блатные?

– Ментов! – ляпнул Сергей, явно не подумав.

– Э-э-э, вот тут ты конкретно не прав! – опроверг Трубецкой. – Это менты в нашем Бандитском Петербурге братву боятся.

– Так что же ты предлагаешь? – заинтересовался опытный урка.

Осмотревшись по сторонам, Трубецкой склонился, прошептал лишь одну фразу и взглянул на собеседников вопросительно – мол, ну и это как вам?

– Ништяк! – не удержался от оценки пахан, разряжая напряжение легким дребезжащим смешком.

– Прикольно, конечно… – Данила брезгливо скривил угол прямого рта, но тут же засомневался: – Только не слишком ли бездуховно?

– Да и где ты их столько возьмешь? – ухмыльнулся Жека глумливо.

– Это уже моя забота, – успокоил Трубецкой. – В одной только Мариинке их штук двадцать.

– Есть еще и другие очаги культуры, – задумчиво прикинул Пауков.

– Искусство принадлежит народу! – пафосно подытожил Димон, не уточняя, впрочем, какое именно искусство и какой именно народ он имеет в виду.

7

Черный лабрадор преследовал фургон с изображением лукавого кролика до Литейного моста. Несравненный аромат крольчатины, исходящий из недр фургончика, заставлял влажный собачий носик нервно трепетать. Микроавтобус ехал неторопливо.

Правда, на мосту фургон чуть ускорил ход, и лабрадору пришлось продемонстрировать свои спринтерские качества. Однако на Пироговской набережной вкусно пахнущая машина надолго застряла в пробке, и зеленоглазая сучка не только отдохнула от бега, но и вдоволь нанюхалась.

На Бандитский Петербург незаметно опустились зыбкие сумерки. К этому времени фургон доехал до огромного здания с решетками на окнах, возвышающегося над Арсенальной набережной, и, вильнув в безлюдный переулок, остановился перед огромными металлическими воротами с тыльной стороны дома. Ворота, ведомые электромотором, плавно отошли, и машина с нарисованным грызуном вкатила во двор. А вот лабрадора туда не пустили: бездуховные мужчины в засаленном камуфляже обозвали его непечатно, пообещав отдать живодерам. Да и злобный лай овчарок, доносившийся со двора, отбивал всякую охоту проникать внутрь…

Покрутившись у ворот, сучка решила возвращаться назад. Однако она долго не могла отыскать дорогу к Литейному, а когда отыскала, то выяснилось – мост уже разведен.

Черные невские волны шлепали в набережную. Луна выкладывала на гранитах причудливые мозаичные пятна. Сразу же за мостом мертвенно светились окна Большого Дома, где, как наверняка знал лабрадор, его ожидали и кров, и стол, и уважение, и любовь, и даже хорошая косточка на ночь. Однако мост, разведенный конусом со срезанной вершиной, вздыбливался над волнами непреодолимым препятствием.

Оставалось дожидаться утра…

8

Репродуктор на стене поперхнулся, всхлипнул и тут же озвучил полутьму подземелья суровыми ритмами:

Артиллеристы! Сталин дал приказ!

Артиллеристы! Зовет Отчизна нас!

Гулкое подвальное эхо смазало последние слова патриотичного куплета. В ушах кольнуло, под черепом возник тонкий комариный звон, и Мать подчеркнуто уважительным жестом попросила сделать звук потише.

Они с Исабелью случайно встретили бывшую заказчицу и зашли к ней.

Взяв с подоконника огромную латунную гильзу стопятидесятидвухмиллиметрового снаряда, Исабель спросила:

– Откуда у вас это?