«Будет жить!..». На семи фронтах

Руководители сборов не допускали никаких условностей и неточностей. Все должно было быть так, как на самом деле. Мне даже пришлось несколько раз по военному телеграфу запрашивать в штабе бригады нужные сведения. Наконец работа была закончена, принята штабом фронта, и я возвратился в бригаду. После моего подробного доклада комбриг и начальник штаба многозначительно переглянулись.

— Ну, Иван Митрофанович, — полушутя-полусерьезно сказал начальник штаба, обращаясь к полковнику Гурьеву, — не пришлось бы нам в скором времени танцевать вальс «На сопках Маньчжурии».

— Пожалуй, — согласился командир бригады, — хотя там и своих танцоров хватает. В общем, поживем — увидим… В любом случае — Фомин был в Ярославле на разборе последней операции Четырнадцатой армии. И все.

Однако события развивались не так, как мы предполагали. В начале апреля бригаду передали в оперативное подчинение 2-го Белорусского фронта, которым тогда командовал Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский. Местом дислокации был определен польский город Быдгощ. Немцы именовали его Бромбергом. Всего за двое суток из зимы, стоявшей под Мурманском, мы оказались в крае, где буйствовала весна. Ярко-зеленая трава, цветущие сады, птичий гомон и соловьиные соло — все это после северного белого безмолвия казалось каким-то чудом, волшебством.

Если прибавить сюда задорные улыбки польских девчат, которыми они одаривали нас при встречах на улицах почти не пострадавшего от войны города, то, откровенно говоря, очень трудно было бороться с ощущением возврата к мирной жизни. Естественно, это несколько расхолаживало людей, снижало бдительность. Неохотно занимались надоевшей боевой учебой: сколько можно?

— Быстрее бы на фронт, — высказывались командиры рот и батальонов, — а то, пока мы тут прохлаждаемся, война кончится…

Все завидовали батальону ранцевых огнеметов и батальону амфибий — его вместе с четырьмя десятками американских машин бригада получила еще под Мурманском, — которым в этот период довелось участвовать в боевых действиях — огнеметчикам при штурме укрепленного пункта в районе Грауденца (Грудзендза), а подразделению амфибий — при форсировании Одера под Штеттином. Надо отдать должное американской технике: машины, по отзывам экипажей, показали себя хорошо в боевой и эксплуатационной обстановке.

В основном же, находясь в Быдгоще, бригада занималась боевой подготовкой и несла охрану отведенных ей участков города и ведущих к нему дорог. Боевики из так называемой Армии Крайовой, подчинявшейся польскому эмигрантскому правительству в Лондоне, совершали в городе и на дорогах диверсии, нападали на мелкие подразделения и отдельных наших и польских военнослужащих, убивали местных активистов, выступавших за прочный союз с СССР. В самом Быдгоще бандиты решили помешать проведению первомайского митинга. Впрочем, польские власти предполагали, что возможна бандитская вылазка, поэтому накануне праздника в штаб бригады прибыл военный комендант города, полковник Войска Польского, хорошо говоривший по-русски. Он просил, чтобы в праздничных мероприятиях принял участие и личный состав нашей бригады.

— Одно ваше присутствие удержит контрреволюционную нечисть от провокаций.

Мы согласились совместно отпраздновать 1 Мая, однако полученное предупреждение о возможных провокациях игнорировать не могли и решили: вывести личный состав с оружием и боевыми патронами, не вникая при этом, разумеется, в дела польской милиции.

С раннего утра по улицам города к стадиону, где должен был состояться митинг, потянулись колонны демонстрантов. Ласково грело солнце. Люди приоделись по-праздничному, на лицах были улыбки, звучали веселые песни. Разноцветными майками выделялись в толпе демонстрантов ребятишки.

Часам к одиннадцати колонны демонстрантов втянулись на стадион, расцвеченный флагами, лозунгами и транспарантами. Праздничная толпа широким кольцом окружила трибуну, возвышавшуюся в центре футбольного поля. Ребятишек, как водится, пропустили вперед, поближе к трибуне, на которой находились представители политических партий, органов городского самоуправления и несколько польских и советских офицеров, в том числе наш комбриг полковник И. М. Гурьев и начальник политотдела полковник П. Г. Подмосковнов.

После официального открытия митинга бригадный оркестр заиграл «Интернационал». Мы замерли в строю, а стоявшие на трибуне и вокруг нее — я имею в виду мужчин — сняли головные уборы. Но вдруг какое-то непонятное волнение произошло около трибуны. Оркестр продолжал играть, но теперь в мелодию вплелись звуки какие-то новые, непонятные, отрывистые. Вдруг оркестр резко смолк, только одинокая труба еще протянула несколько нот, и тут до нас донеслись те, непонятные, другие звуки — выстрелы и крики людей. А над стадионом зазвучал твердый голос польского военного коменданта. Говорил он на польском, но мы, уже попривыкшие, понимали его почти дословно: