«Будет жить!..». На семи фронтах

— Простите, я, может быть, не так выразился. Великодушно простите. Просто мне хотелось угостить вас от чистого сердца. Вы, наверное, думаете, что я отъявленный белогвардеец? Я преподаватель одной из русских гимназий. Вырос в Харбине, но тем не менее своей родиной считаю Россию. Здесь много проживает таких, как я. Да не только в Харбине, а по всей Маньчжурии. Мои родители еще до революции перебрались сюда, на КВЖД.

— А что вы преподаете в гимназии? — спросил успокоившийся Царев.

— Географию.

— А географию России вы преподносите своим ученикам с большевиками или без них? — вновь спросил его Царев.

— Видите ли, Урал всегда был Уралом, а Волга — Волгой. Надеюсь, их-то еще не переименовали? — кольнул, не удержавшись, и он нас. — Однако за правдивое описание советского строя можно было оказаться в местной полиции, отведать там бамбуковых палок и навсегда потерять работу. А то и вообще угодить в японскую контрразведку, из которой никто и никогда не возвращался. А я не герой, а простой смертный.

Действительно, чего придираться к человеку?

— Скажите, а как вообще здесь жили русские? Как они воспринимали войну СССР с фашистской Германией? — задал я нейтральный вопрос.

— В двух словах не рассказать. Но если не принимать во внимание тех русских, кто так или иначе связан с Советским Союзом работой на КВЖД или в других его представительствах, то остальных можно приближенно поделить на две группы: проживавших в Маньчжурии еще до того, когда произошла революция в России, и эмигрантов, прибежавших сюда от этой самой революции. Если первая часть русских жила с настроением «посмотрим, что у большевиков получится», то эмигранты в основном были настроены к вам враждебно. Особенно белое офицерство и особенно после прихода японцев. Последние охотно пользовались их услугами.

— Не все же они были одинаковые, — перебил его Царев.

— Конечно нет. Много офицеров, особенно в младших чинах, видя, что Советская Россия развивается и крепнет, постепенно отошли от антисоветской деятельности и занялись гражданскими делами, чтобы заработать на жизнь. Другие разъехались по белу свету. Остались на антисоветских позициях лишь те, кто слишком много потерял от революции или слишком много натворил во время гражданской войны. В японцах они видели силу, которая поможет им вернуться в Россию.

— На белом коне? — усмехнулся Царев.

— Вполне вероятно, — серьезно ответил собеседник.

— Ну, и как они относились к нападению на нас Германии? — спросил я.

— Знаете, что я вам посоветую? Зайдите лучше в русскую библиотеку в Харбине и попросите там подшивки белоэмигрантских газет за 1941–1945 годы. Вы там найдете больше, чем я вам расскажу. Когда ваши войска отступали, эмигрантские газеты захлебывались от восхваления немцев. Когда же вы начали наступать, те же газетки начали ругать бездарных немецких генералов и восхвалять русского солдата. Поверите ли, газеты требовали во всех православных церквах отслужить молебны за победу русских воинов над супостатом, да японцы запретили.

Перезвонов как-то невесело улыбнулся, помолчал а задал осторожный вопрос:

— А как вы думаете, прошлых белогвардейцев будут судить советские суды?

— Вот уж чего не знаем, того не знаем, — засмеялся я. — Кто виноват, вроде атамана Семенова, конечно, надо наказать. Но вы, видимо, знаете, что Президиум Верховного Совета СССР разрешил всем бывшим белоэмигрантам, кто этого пожелает, переехать на жительство в СССР. Так что прошлое может быть забыто, если оно не запятнано кровавыми злодеяниями.

Беседовали мы долго. Было интересно и нам, и ему. К концу беседы наш учитель географии предложил:

— Хотите, я вас познакомлю с самыми настоящими, теперь уже бывшими, конечно, русскими аристократами? Я вхож в одну графскую семью, с которой вам, на мой взгляд, будет интересно познакомиться, а им, надеюсь, с вами.

— Простите, — холодно сказал Царев, — мы с майором антиквариатом не увлекаемся, тем более что у нас в Союзе графы тоже еще не перевелись. А некоторые даже в большом почете.

— Как это?

— А очень просто: у нас чтут графа Льва Толстого. Большой популярностью пользуются произведения графа Алексея Толстого. Мы с уважением относимся к революционеру князю Кропоткину, хоть и не разделяем его анархического учения. Их фамилиями и именами в Москве названы улицы и переулки. Правда, без титула «граф».

— Да, да! Я как-то об этом забыл. Виноват. Разрешите последний вопрос: может ли мой сын, закончивший в этом году полный курс местной гимназии, рассчитывать на поступление в Московский или Ленинградский университет? Ведь разрешили же теперь переезд в СССР русским, проживавшим в Маньчжурии?

Тогда мы удивились этому вопросу и посоветовали обратиться в компетентные органы, а теперь вот я думаю: как далеко смотрел этот человек, и очень жаль, если его сын не попал учиться в Москву.