Влажной дождливой ночью июня 1915 года 96-й полк полевой артиллерии по трем дорогам ввели в бой. В час ночи шесть батарей с лошадьми первых орудий встали напротив мощной громады церкви.
Ночь черна. Кругом шепот. Слышно лишь позвякивание упряжи, тут и там оклики и команды вполголоса.
Офицерам приказано проследовать в церковь. За тяжелыми дверьми и у алтаря горит несколько свечей. Там командир полка раздает приказы по позициям.
Это длится не более получаса. Командир полка уходит. Церковь вновь пуста.
Шесть батарей ПАП 96 стоят на рассвете в шести пригородах Ланса.
Когда день наступил, артиллеристы шести батарей видят перед собой крутой холм, а на нем часовню с блистающим крестом: Лореттохёэ, высота сто шестьдесят пять, с часовней «Нотр-Дам де Лоретт».
У первой батареи сектор обстрела в сторону Лооса, на девяносто градусов вправо от высоты сто шестьдесят пять.
Дома в пригородах Ланса – постройки из красного кирпича, двухэтажные, выстроенные рядами, одинаковые, у всех на одной и той же стороне широкое крыльцо с выкрашенной в зеленый цвет дверью, рядом два окна, еще два над ними. За домом дворы у всех одинаковые – квадраты шириной в шесть–восемь шагов. За каждым двором небольшой каменный домик – портомойня.
На одной из улиц двери у этих домиков расширены проломами. В моечных поставили орудия батареи 1/96. Их жерла смотрят в широко распахнутые окна.
Канониры по-детски радуются этой странной огневой позиции. С нетерпением ждут, когда уже можно будет пострелять. Как, должно быть, заманчиво перед первым выстрелом бережно растворить окна, чтобы, не дай бог, гранаты или шрапнель не повредили оконную крестовину или стекла в рамах.
Жилые помещения батареи столь же комфортабельны, как и огневые точки.
Тут вам целая обстановка с диваном, столом, стульями, с настоящими кроватями, с долгожданным, хоть и грязным, постельным бельем.
На каждого командира орудия и пятерых солдат приходится один дом – куда уж лучше?
Едва орудия затащены в портомойни, солдаты начинают обходить сады перед ними. В иных еще цветут цветы, молодые луковички, плодовые деревья славно приживаются.
А потом все идут гулять на улицу. Засовывают руки в карманы брюк и ходят туда-сюда по тротуару. Жаль, нету гражданских. Женщин. Это было бы приятно.
Но всё же: куда уж лучше?
Правда, если взглянуть в сторону, там чернеет высота сто шестьдесят пять, усеянная белыми шариками, маленькими неисчезающими облачками шрапнели. Время от времени часовой кричит: «В укрытие! Аэроплан!»
Да ну и что! Война здесь – одно удовольствие!
Что было, то прошло!
Опять полный состав, все шесть орудий!
Адольф Райзигер снова придан к третьему.
На следующее утро после прибытия в Дуэ его уже направили на батарею.
Было трудно свыкнуться, что «его» третий расчет больше не существовал. Конечно, был новехонький лафет, на котором намалевали «3-е оруд.». Но этот отпечаток трафарета был единственным напоминанием.
Всё прочее новое. Командир орудия, унтер-офицер Леонхард, был забран из третьей батареи, канониры – из гарнизона. Двое, Ауфрихт и Хейнце, – добровольцы из январского пополнения. Рабс и ефрейтор Георги, резервисты, поступили прямо с призывного пункта.
В первые несколько дней Райзигер старался поладить с новыми людьми. Недостаточно делить день и ночь, стол и постель, лафет и передок, небо, облака и землю. Нужно найти общее помимо формальностей.
Ауфрихт – студент-теолог, Хейнце – банковский служащий, Георги – плотник, Рабс – зубной техник.
Понемногу во время перегонов в предыдущие ночи Райзигер, сидевший попеременно то на передке, то на лафете, находил подход к новым товарищам в коротких разговорах, в шутке, в молчании.
И теперь у них настало славное единство.