Будни и праздники императорского двора

Императрица Мария Федоровна предложила А. О. Россет быть фрейлиной великой княгини Елены Павловны. Неожиданно Елена Павловна возроптала.

Она была сложной личностью, сочетавшей показной демократизм с аристократическим снобизмом.

Долли Фикельмон в дневниковой записи от 26 июня 1830 г. дала ей такую характеристику: «Это самая белоликая и самая ослепительная особа Петербурга. И, когда рядом с ней нет императрицы, самая красивая. Держится высокомерно, у нее очень живые глаза, в ее физиономии некая смесь душевной чистоты, гордости, неуверенности, беспокойства. Она любит своего мужа, побаивается его, и ее недолюбливают. Все окружающие ее лица, за исключением нежно преданной ей Аннет Толстой, настроены против нее и делают все возможное, чтобы причинять ей муки. Она была бы очень очаровательной, если б была счастливой. Судьба что-то недодала ей, поэтому в ней нет гармонии; но что еще более странно – как жертва она не пробуждает сочувствия».

А. О. Россет-Смирнова была одной из лучших учениц, но она была круглой сиротой и без средств; воспитывалась в Институте на пенсию великого князя Михаила Павловича (что тоже не могло нравиться его супруге). Великая княгиня наотрез отказалась от фрейлины с неясным социальным происхождением. Девушке пришлось изрядно переволноваться, пока вдовствующая императрица Мария Федоровна, сохранившая в царствование Александра I и в начале царствования Николая I право отбора фрейлин, наводила справки о родословной провинциалки. Александра Осиповна была дочерью французского эмигранта О. И. Россета, а по матери принадлежала к грузинскому роду; ее бабушка была княгиней Е. Е. Цициановой. Исследование о родословной А. О. Россет закончилась благополучно, хотя девушке был нанесен чувствительный удар. Указом Придворной конторы от 14 декабря 1826 г. девиц Александру Эйлер и Александру Россет «всемилостивейше пожаловали во фрейлины к их Императорским Величествам Государыням Императрицам» [162] .

Ей пришлось дежурить при обеих императрицах. «Живя в Аничковом, – свидетельствует дочь Россет-Смирновой Ольга, – она иногда ездила в Зимний; летом переезжала в Павловск. Но во время пребывания царской фамилии в Петергофе она дежурила при Александре Федоровне» [163] . В 1828 г.

Россет была оставлена при Марии Федоровне и большую часть лета провела в Павловске [164] . Незадолго до кончины вдовствующей императрицы фрейлины Эйлер и Россет подарили ей во время июльских празднеств в Петергофе (тезоименитство императрицы 22 июля) перламутровый станок для бумаг. Приобретенный в Английском магазине на углу Невского и Большой Морской, он и ныне украшает один из столов Марии Федоровны в Павловском дворце. Как обнаружила О. К. Бажанова, сохранились наклейки с надписью на русском и французском языках: «Eiller et Rossett. От фр.: Эйлер и Россет». Только после смерти Марии Федоровны, в 1828 г., А. О. Россет «окончательно перешла к Александре Федоровне» [165] .

Другая, не менее характерная история девушки, приехавшей ко двору в конце царствования Николая I, Анны Федоровны Тютчевой (1829–1889), дочери дипломата, цензора и поэта Ф. И. Тютчева, фрейлины цесаревны (с января 1853 г.), затем императрицы (1855–1858) Марии Александровны. Недостаточные средства заставили отца через родственников и знакомых хлопотать об устройстве одной из дочерей фрейлиной. Выбор пал на Анну, потому что она получила образование за рубежом, но была некрасива и не могла стать предметом скандального романа при дворе. И вот из села Овстуг Брянского уезда Орловской губернии 4 января 1853 г. в возке, запряженном почтовыми лошадьми, она направляется в Москву и далее по железной дороге в Петербург [166] . Временно она остановилась у княгини Екатерины Николаевны Мещерской (урожденной Карамзиной). Начались хлопоты по созданию у провинциалки соответствующего облика. Сама Тютчева вспоминала: «Она с большой заботливостью отнеслась к заказу моего платья для представления ко двору, вникая в мельчайшие подробности туалета, который вследствие наложенного в то время на двор траура должен был быть совершенно белый. Она заставляла меня принимать множество освежающих напитков, чтобы восстановить цвет лица, пострадавший от пятидневного путешествия в суровые январские морозы». Далее подключилась фрейлина Софья Николаевна Карамзина, старшая дочь историка от первого брака. «София, – продолжает А. Ф. Тютчева, – написала m-elle Воейковой, фрейлине великой княгини Марии Николаевны, которая своей рекомендацией более всего содействовала моему назначению ко двору цесаревны и должна была представить меня. Через Воейкову я получила приказание явиться в Зимний дворец 9 января в 11 часов утра. Белое платье было готово, белая шляпа была изящна… Сердце мое усиленно билось, когда я поднималась по лестнице дворца и входила в золотую гостиную, служившую местом ожидания для лиц, которые представлялись цесаревне в личной аудиенции. Появившийся четверть часа спустя камердинер сообщил, что цесаревна меня ждет, и ввел меня в ее кабинет» [167] .

После беседы цесаревна Мария Александровна представила Тютчеву великому князю Александру Николаевичу, и вопрос был решен: «.. Цесаревна приказала мне переселиться во дворец во вторник 13 января, чтобы мне не пришлось приступить к своим обязанностям в понедельник, который считается тяжелым днем» [168] . Затем предстояло представление и самому императору. А. Ф. Тютчева вспоминала: «Это было двадцать пятого января, двенадцать дней спустя после моего поступления во дворец, в маленькой церкви, где обыкновенно по воскресеньям служили обедню… Я была представлена цесаревной императору Николаю в самой церкви после обедни. Он обратился ко мне с двумя-тремя вопросами, а затем вечером в театре, где я находилась в качестве дежурной при цесаревне, в маленькой императорской ложе, он в несколько приемов и довольно долго разговаривал со мной. Я была крайне удивлена, что этот самодержец, одно имя которого вызывало трепет, беседует с молоденькой девушкой, только что приехавшей из деревни, так ласково, что я чувствовала себя почти свободно… Он сказал великой княгине Марии Николаевне… что я ему очень понравилась и что оживленное выражение моего лица делало меня лучше, чем красивой. Достаточно было этих одобрительных слов с уст владыки, чтобы с самого начала прочно поставить меня в новой окружающей меня среде. Никто после этого не посмел бы усомниться в том, что я хороша собой и умна» [169] .

Тем не менее ко времени появления при дворе А. Ф. Тютчевой значение фрейлин явно упало. Особенно заметным это стало после воцарения Александра II. В дневнике от 27 октября 1855 г. А. Ф. Тютчева меланхолически замечает: «Прежде фрейлины существовали ради представительства, они должны были участвовать в прогулках, присутствовать на приемах и обедах. Теперь монархи хотят быть свободны, гуляют одни, видают, кого хотят, приватно, играют в частных лиц, приглашают частным образом фрейлину, если она умеет забавлять, в противном случае ее отстраняют и предоставляют ей умирать со скуки в своей комнате или же развлекаться по-своему» [170] . И далее продолжает: «Другой вариант – это когда из фрейлины делают свою приемную дочь, становятся ее воплощенным провидением, врачом и духовником. Для этого нужно, чтобы фрейлина страдала хронической болезнью (лучше всего звучит эпилепсия), наклонностью к сумасшествию или чем-нибудь подобным. Тогда становятся ангелом-хранителем этой больной души, спасают ее от гибели до тех пор, пока это забавляет; потом, когда это надоедает, ее кидают. Но за это время молодая девушка успела сделаться хитрой, коварной, лживой. Она научилась постоянно играть какую-нибудь роль, обманывать себя и других. Цель только одна – монаршая милость, и ради этой цели все приносится в жертву: ни долга, ни привязанностей, ни интересов, ни забот у этой молодой девушки нет, но есть праздный ум и праздное воображение, которые отвечают праздному воображению и праздному уму госпожи или господина, сделавшего из нее игрушку или предмет забавы, который без малейшего угрызения совести рано или поздно принесут в жертву минутному капризу» [171] .

Всегда были фрейлины, пользующиеся особым положением и почетом при дворе, что наглядно демонстрировалось подходом к «квартирному вопросу». А именно это выражалось в их проживании не на третьем, а на первом этаже Зимнего дворца. По свидетельству А. Ф. Тютчевой, такой привилегией после пожара 1837 г. пользовались шесть фрейлин. Среди них была внучка М. И. Кутузова графиня Екатерина Федоровна Тизенгаузен (ок. 1803–1888), которая с 1852 г. стала камер-фрейлиной. Мемуаристка называет также ее племянницу графиню Баранову (Марию Трофимовну; впоследствии – Пашкову), двух сестер Бартеневых (о них позже), пруссачку Элизу Раух (в замужестве Елизавету Федоровну Ферзен) и фаворитку императора В. А. Нелидову [172] . Именно В. А. Нелидову имел в виду Фридрих Гагерн, называя трех дам из ближайшего окружения императрицы [173] .

А. О. Россет-Смирнова, по воспоминаниям в редакции ее дочери Ольги, в Петергофе обычно помещалась в Коттедже, где проживала императорская семья [174] .

В то же время А. Ф. Тютчева в дневнике от 26 мая 1854 г. упоминает о своей «скверненькой квартирке в Петергофском готическом домике» [175] . В Царском Селе помещения фрейлин, по крайней мере сначала, находились в Большом Царскосельском дворце. Там в 1826 г. из окон дворца увидел прыгающую через лужу будущую фрейлину молоденькую Александру Осиповну Россет Николай Павлович. Там, «во фрейлинской келье»

А. О. Россет (будущей Смирновой) летом 1831 г. бывал А. С. Пушкин, и тогда там не смолкали дебаты и шутки [176] . Известно также, что после ремонтно-восстановительных работ в Александровском дворце 1843 г. жилые помещения для фрейлин были устроены на втором этаже, возведенном над библиотекой [177] .

Обязанности фрейлины заключались прежде всего в дежурствах. «Дежурная фрейлина должна была в обеденное время быть у Мама, – вспоминала княжна Ольга Николаевна, – чтобы принять приказания на день» [178] . Возраст фрейлин был весьма различный, некоторые, если им не удалось, несмотря на возможности, предоставляемые для знакомств двором, выйти замуж, оставались старыми девами. Великая княжна Ольга Николаевна пишет: «В деревню нас сопровождали только молодые, старшие оставались в Зимнем дворце. Мы, дети, знали их хорошо» [179] . Фрейлины должны были сопровождать императрицу или великую княгиню во время выездов, но в этом случае гофмейстерина «смотрела заранее русские, французские и немецкие пьесы, чтобы судить, могут ли их смотреть молодые девушки, и сопровождала их в большую царскую ложу против сцены» [180] . Позднее А. Ф. Смирнова вспоминала: «Императрица так добра, что часто спрашивает у дежурной фрейлины, не желает ли она быть свободна вечером, и избавляет ее от вечернего дежурства, а я дежурю так охотно!» [181] Дежурная фрейлина приходила обычно за распоряжениями в камер-фрейлинскую. Неслучайно после воцарения Павла I в Павловском дворце в 1797 г. камер-фрейлинская, последняя из комнат половины Марии Федоровны, предназначавшая для фрейлин и камер-пажей, составлявших ее обширный личный штат, была значительно расширена архитектором Бренна [182] .

Наиболее приближенные фрейлины сопровождали императрицу в дальних поездках, как это было во время зарубежного вояжа Александры Федоровны в 1838 г. Тогда ее сопровождали фрейлины Е. Ф. Тизенгаузен и В. А. Нелидова.

В последние годы жизни камер-фрейлиной (1841) [183] стала приближенная к императорской семье княгиня Варвара Михайловна Волконская (1781–1865) [184] , сестра светлейшего князя П. М. Волконского, бывшая фрейлина (с 1799 г.) императрицы Елизаветы Алексеевны. Это под ее надзором в конце 20-х – начале 30-х гг. оставались в Царском Селе дочери венценосной четы [185] . Княжна Волконская, кавалерственная дама ордена Св. Екатерины Малого креста, прожила долгую жизнь. Молодая фрейлина А. Ф. Тютчева увидела ее в 1853 г.: «…княжна Волконская, бедная сморщенная старушка, по целым дням сидевшая у себя в салоне в перчатках, разубранная как икона. Каждое утро можно было видеть, как она мелкими шажками семенила по фрейлинскому коридору, направляясь в церковь, где ежедневно на хорах присутствовала у обедни и усердно молилась. Разбитая параличом несколько лет спустя, с парализованными ногами и почти впавшая в детство, она чуть не до последнего дня своей жизни настаивала, чтобы ее в кресле возили на церковные хоры к обедне» [186] . Она выполняла обет, данный в 1812 г., вплоть до своей смерти. Скончалась она в 1865 г. в возрасте 84 лет (А. Ф. Тютчева ошибочно датировала возраст кончины В. М. Волконской 1860 г.).

Другой камер-фрейлиной в последние годы царствования Николая I была уже упоминавшаяся графиня Екатерина Федоровна Тизенгаузен (ок. 1803–1888), внучка М. И. Кутузова, дочь Ф. И. Тизенгаузена, погибшего под Аустерлицем, сестра Д. Ф. Фикельмон. Ее мать, любимая дочь М. И. Кутузова Елизавета Михайловна (1783–1839), стала фрейлиной в царствование Павла I. Замуж вышла по любви в 1802 г. за штабс-капитана инженерных войск Фердинанда (Федора Ивановича) Тизенгаузена. На ее венчании в придворной церкви Павловска и на свадьбе присутствовала императрица Мария Федоровна. Впоследствии Елизавета Михайловна также оставалась под покровительством императорской семьи [187] .

В 1803 г. в семье Тизенгаузенов родилась дочь Екатерина, а в 1804 г. – Дарья (Долли Фикельмон). Ф. И. Тизенгаузен погиб, сраженный пулей под Аустерлицем в 1805 г., когда со знаменем в руках вел солдат в контратаку. В 1811 г. вторым браком Елизавета Михайловна сочеталась с генерал-майором Николаем Федоровичем Хитрово, в 1815 г. назначенным поверенным в делах во Флоренции. В 1819 г. она вторично овдовела. В 1826 г. вместе с дочерью Екатериной она вернулась в Петербург. Летом 1827 г. среди ее знакомых оказался А. С. Пушкин, который часто бывал в доме австрийского посла на Дворцовой набережной (ныне дом № 4), встречаясь и с супругой посла, младшей дочерью Елизаветы Михайловны Долли Фикельмон. Салоны Хитрово-Фикельмон приобрели известность светского, политического и литературного центра столицы. Елизавета Михайловна считалась уже пожилой (ей шел пятый десяток), и она казалась немного смешной в своих претензиях быть наравне с молодежью. О ней ходили эпиграммы. По свидетельству П. П. Вяземского (сына поэта П. А. Вяземского), Елизавета Михайловна питала к А. С. Пушкину «самую нежную страстную дружбу» с оттенком экзальтированности стареющей женщины. А. С. Пушкин посмеивался над ее ежедневными письмами к нему и бросал их в огонь [188] .

Фрейлинами назначались уроженки Финляндии, Польши, Прибалтики. В конце апреля 1830 г., одновременно с оповещением о первом визите Николая I в Великое княжество Финляндское, в газетах появилось сообщение, что император 20 апреля даровал двум местным уроженкам звание фрейлин. Это были Эмилия Роткирх, дочь президента финского сейма, и Аврора Карловна Шернваль фон Вален (1808–1902), дочь первого выборгского губернатора, адресат стихов поэтов пушкинского времени. Она была представлена ко двору в конце июня 1832 г., и ее появление произвело триумф. Она сразу же была приглашена на Петергофский праздник 1 (13) июля. Великая княжна Ольга Николаевна писала о баронессе: «Я привязалась к Авроре Шернваль фон Вален, которая как раз была назначена фрейлиной. Дочь отца-шведа и матери-финляндки из Гельсингфорса, она была необычайной красоты, как физически, так и духовно, что сияло в ее красивых глазах» [189] . Великая княжна допустила неточность, так как Шарлотта Шернваль как по отцовской, так и по материнской линии принадлежала к известнейшим представителям шведского дворянства. Ее надежды на брак с Александром Мухановым в 1834 г. рухнули в связи с неожиданной кончиной жениха. Она снова возвращается в Петербург и с февраля 1836 г. приступает к исполнению обязанностей комплектной фрейлины, получив комнату в Зимнем дворце, лакея-ординарца, жалованье и карету с кучером. Ее подругой среди фрейлин стала Мария Сергеевна Муханова, двоюродная сестра Александра. Дочери Николая I (великим княжнам Марии, Ольге, Александре было тогда соответственно 16, 13 и 10 лет), особенно Ольга, привязались к новой фрейлине, но она недолго оставалась при дворце. Весной того же года ей предложил руку и сердце действительный статский советник, егермейстер, уральский и сибирский заводчик, меценат, учредитель престижной в области науки Демидовской премии, брат знаменитого Анатоля, князя Сан-Донато, Павел Николаевич Демидов (1798–1840).

С большой неохотой, под влиянием императрицы Александры Федоровны она согласилась на брак 5 июня 1836 г. Софья Карамзина писала своему брату Андрею: «Сообщаю тебе о "золотой свадьбе": M-lle Аврора Шернваль выходит замуж за богача Павла Демидова. Какая разница с той скромной судьбой, которая ожидала ее в лице Муханова» [190] . Свадьба была отложена из-за болезни жениха и состоялась в Гельсингфорсе 21 ноября 1836 г. Свадебным подарком Павла Демидова был алмаз Санси весом более чем в 53 карата, некогда принадлежавший бургундскому герцогу Карлу Смелому и барону Санси. Аврора сделала подарок великой княжне Ольге Николаевне, она послала ей «слезу своего сердца», маленькое черное эмалевое сердечко со скромным бриллиантом. Через четыре года Павел Демидов умер, и Аврора вторично, в 1846 г., вышла замуж за сына Н. М. Карамзина Андрея Николаевича Карамзина (1814–1854), убитого позже под Силистрией. Аврора блистала на придворных балах, поговаривали, что ею увлечен царь. Когда Николай I назвал новый спущенный на воду фрегат «Аврора», то заметил при этом, что корабль будет тезкой одной из самых красивых женщин столицы – Авроры Карловны Карамзиной.

Примером «фрейлины-долгожительницы» была княгиня Наталья Петровна Голицына, урожденная графиня Чернышева (1741–1837), явившаяся прототипом графини в «Пиковой даме». Фрейлина «при пяти императорах», она скончалась в один год с А. С. Пушкиным.

Весной 1838 г. фрейлиной была назначена Варвара Аркадьевна Нелидова (умерла 1897), упоминавшаяся племянница Е. И. Нелидовой, ставшая фавориткой Николая I. Она была дочерью А. И. Нелидова, действительного тайного советника, санкт-петербургского предводителя дворянства. Это о Нелидовой – «Аркадьевне», как называл ее Николай I, – писала А. Ф. Тютчева: «Другим влиятельным лицом при дворе была M-lle Нелидова, которая к моему поступлению во дворец уже пятнадцать лет как состояла фрейлиной. Ее красота, несколько зрелая, тем не менее еще была в полном своем расцвете… Известно, какое положение приписывала ей общественная молва, чему, однако, казалось, противоречила ее манера держать себя, скромная и почти суровая по сравнению с другими придворными. Она тщательно скрывала милость, которую обыкновенно выставляют напоказ женщины, пользующиеся положением, подобным ему. Причиной ее падения не было ни тщеславие, ни корыстолюбие, ни честолюбие, она была увлечена чувством искренним, хотя и греховным, и никто даже из тех, кто осуждал ее, не мог отказать ей в уважении, когда на другой день после смерти императора она отослала в инвалидный капитал [191] те 200 ООО р. [192] , которые он ей оставил по завещанию, и окончательно удалилась от света, так что ее можно было встретить только во дворцовой церкви, где она ежедневно бывала у обедни…» [193]