Будни имперской разведки

Село было небольшим, и люди здесь казались очень гостеприимными, нас встретили почти без опаски, с большим удовольствием посмотрели на выступление и достаточно щедро за него заплатили, да еще выставили угощение в местной таверне. Пока мы ели, нас уже привычно расспрашивали – живо интересовались событиями, свидетелями которых мы были, и с удовольствием слушали новости. Тренни прекрасно справлялся с ролью рассказчика, пока остальные ели. Узнав, что мы собираемся продолжить путь по дороге, в Бренн, были очень недовольны. «Нечего вам там делать, ребята, – проникновенно вещал трактирщик. – Они там темные, старым богам поклоняются. Мы и сами туда больше не ходим, и вам не надо. Оставайтесь у нас лучше, а надоест – так назад пойдете, хороших людей веселить да новости им рассказывать! Вот ужо с грешниками покончим, так и ими братья займутся, приведут заблудших к истинной вере». Мы не перечили – не стоит лишний раз спорить с ненормальными. А я за последнее время убедился – новая религия сродни помешательству.

Когда стемнело, мы расположились на краю села на ночевку. Циркачи и леди Игульфрид уже уснули, мы с Ханыгой и шефом сидели у костра – сегодня гоблин дежурил первым, а мы с орком просто остались за компанию.

– А вот интересно, почему мы до сих пор не посмотрели, как они службы проводят? – неожиданно протянул гоблин. – Столько слышали, а сами посмотреть не догадались. Они ведь по вечерам с этим богом общаются?

Мы помолчали.

– Наверное, потому что у нас вместо мозгов – каша, – задумчиво протянул шеф. – Другого объяснения я не вижу. Империя может гордиться своими сынами! Ты, зеленый, еще не совсем безнадежен, а вот нам с тобой должно быть стыдно, как считаешь? – шеф пораженно посмотрел на меня.

– Всемерно поддерживаю, – покаялся я. – Даже не верится, как-то.

– Так чего сидите, гаврики, давайте живенько. Только знаете, вы идите тихо, не надо там никого смущать своим любопытством. И осторожнее там. А я тут покараулю.

Про осторожность он мог бы и не говорить – я уже направлялся в сторону фургона, чтобы сменить поднадоевший цирковой костюм на что-нибудь менее бросающееся в глаза. Ханыга не отставал. Мы тихонько переоделись, стараясь не разбудить спящих – прежде всего леди Игульфрид, и отправились на разведку. Ночь была тихой, ясной и прохладной. В селе было темно, окна домов не светились, и только вдалеке, в стороне центральной площади виднелись отблески огня. Мы осторожно пробирались на свет, стараясь не выходить на открытые пространства. И чем ближе мы подходили, тем больше мне становилось не по себе. Мы по-прежнему ничего не слышали. На площади собралось все взрослое население, а это около двух сотен человек – такая толпа по определению не может не издавать звуков, и, тем не менее, здесь было так же тихо, как на краю села. Мы осторожно миновали последний ряд домов и, укрывшись в палисаднике, уставились на площадь. Она скудно освещалась десятком факелов – в центре собрались жители села. Они стояли молча, неподвижно, и смотрели на священника нового бога. Священник тоже молчал. И не шевелился. Он стоял, запрокинув голову, глаза его были закрыты. Все это выглядело очень неправдоподобно, сюрреалистично – скудно освещенная площадь, человек в центре и несколько десятков людей, собравшихся вокруг него. Будто время здесь остановилось, превратило реальность в картинку, а мы с гоблином стали первыми зрителями, которые могут оценить получившееся произведение искусства. Непрошеными зрителями. Я кожей чувствовал свою неуместность, мне казалось, своим существованием я нарушаю некую странную гармонию, привношу неправильность в идеальную картину мира. И еще я чувствовал, что у этого дикого произведения искусства есть зритель, может быть автор, который оценивает только что созданное, ищет в нем изъяны.

Напряжение продолжало нарастать, мне хотелось сбежать, но я понимал – стоит мне пошевелиться, и я только выдам себя, облегчу задачу этому требовательному и критичному, но совершенно безумному художнику.

Несколько минут прошло в таком неустойчивом равновесии, а потом нас все-таки заметили. Напряжение вдруг выросло разом, резко, так сильно, что мне стало трудно сохранять ясный разум, а потом наваждение прекратилось. Священник медленно опустил голову, с некоторым трудом открыл глаза и обвел взглядом паству:

– Мы впустили в наши дома скверну, – спокойно, без интонации, констатировал он. – Мы поделились нашей пищей с грешниками. Бог недоволен. Бог насладится мучениями и смертью этих отбросов. Или нашими.

По мере произнесения этой короткой речи слушатели все громче роптали, и после того, как прозвучала последняя фраза, ропот превратился в такой взрыв отчаяния, ужаса и злости, что мне опять стало не по себе.

– Мне кажется, нужно драпать, – задумчиво прозвучало рядом. – И быстро.