Будни хирурга. Человек среди людей

Однажды к нам поступил мальчик В. 10 лет с врождённым пороком сердца. Предварительное обследование показало: болезнь настолько запущена, что операция ему уже не поможет. Мы предполагали, что у ребёнка большой дефект межжелудочковой перегородки. Вследствие того, что кровь поступала из левого в правый желудочек, давление в малом круге кровообращения, то есть в лёгочных сосудах, поднялось очень высоко и привело к склерозу их стенок. Если мы в этих условиях и устраним дефект, давление в сосудах лёгкого не уменьшится и ребёнок останется в прежнем тяжёлом состоянии. Риск же очень большой. Такие больные редко переносят радикальную операцию.

Окончательное решение вопроса возможно только после катетеризации, которая сама по себе в этих условиях рискованна и требует не только большой осторожности, но и тщательности при выполнении этой процедуры.

Юрий начал исследование. Не учтя состояния ребёнка, он пошёл на самое сложное обследование, хотя здесь можно было ограничиться и более простым и менее опасным. Он мог бы ввести катетер в сердце через вену и измерять давление только в правых полостях его — для больного так легче. Он же пошёл в левые отделы, а это больные всегда переносят плохо.

В середине исследования у ребёнка началась аритмия, то есть появился неправильный и неравномерный пульс. Молодой врач-наркотизатор, с тревогой сообщив о резко изменившемся пульсе, деликатно предложила:

— Может быть, нам прервать исследование?

Юрий с раздражением сказал:

— Может быть, вы станете на моё место и будете сами исследовать?

— Я просто хотела вам подсказать… — начала оправдываться доктор, смущённая его грубостью.

— Я не нуждаюсь в ваших подсказках.

Юрий чувствовал правоту наркотизатора, но обозлённый тем, что не он сам это понял, продолжал делать по-своему.

Остановилось сердце… Юрий начал проводить реанимацию — безрезультатно. Ему бы позвать заведующего реанимационным отделением, что в двух шагах от него, или заведующего клиникой, кто тоже располагается на одном с ним этаже. Он этого не сделал, по-видимому, решив, что сам управится не хуже других. Но оживить ребёнка не удалось.

Тяжело мне было смотреть на горе матери.

Врач-наркотизатор, вся в слезах, на другой же день подала заявление об уходе.

— С таким человеком работать не желаю, — заявила она.

При разборе этого дела Юрий спокойно заявил, что на столько-то исследований у нас столько-то смертельных исходов. Вполне допустимый процент.

— Как же вы плохо считаете, — возразил ему один доктор. — Если учитывать все ваши осложнения, они почти в 10 раз выше среднемировых, а оборудование у вас одно из лучших.

— Скажите, Юрий, — обратился я к нему, — а если бы на месте этого мальчика была бы ваша дочь, вы также считали бы, что это законный процент и не позвали бы в случае осложнений ни меня, ни заведующего реанимационным отделением?

Юрий молчал.

— Вот что, — продолжал я, — врачу жестокому и бездушному я не могу доверять больных. Ищите себе место.

Я возвращался домой из клиники с тяжёлым чувством. Где, как и у кого Юрий научился такому бездушному отношению к больным? Я уделял ему внимания больше, чем другим, но цели не достиг. Или здесь мое неумение научить, воспитать, или же гнилая сущность человека, о которую разбиваются любые благие намерения?

Вскоре после описанных событий мне сказали:

— А вы знаете, Таня с Юрием разошлись.

Это было для меня совершенно неожиданно. Мне казалось, что у них все в порядке и они живут счастливо.

Вечером, придя в клинику на вечерний обход и узнав, что Таня дежурит в операционной, я пригласил её в кабинет.

— Правда, что вы с Юрием разошлись?

— Да, правда, — спокойно сказала Таня.

— А в чём дело? Что случилось?

— Да ничего особенного, Фёдор Григорьевич, не случилось. Юрий — неисправимый эгоист. Ему нет никакого дела до окружающих, в том числе и до родных.

— А у вас ведь дочь?

— Дочь осталась со мной.

— Вы что же, поссорились с Юрием?

— Ссоры не было. Отчуждение началось сразу же после свадьбы. По существу, духовно мы никогда не были близки. Не так давно мы разъехались. Я сняла комнату и живу с дочкой. Юрий не захотел разменивать квартиру.

Затем, смущаясь, спросила:

— Вы, Фёдор Григорьевич, наверное, меня осуждаете, что я разошлась с Юрием фактически без серьёзных оснований. Но я не могла переносить этого неуёмного стремления к сытой жизни. Не могу я так… думать только о себе.

Подумав, она продолжала:

— Вы его совсем не знаете. Он совсем не тот, что представляется вам, хотя и вы уже давно отметили его эгоизм.

Таня постепенно разговорилась. Ей, по-видимому, очень хотелось излить перед кем-нибудь свою душу. Я молча слушал. После операции чувствовал себя усталым, не хотелось никуда идти. К счастью, меня никуда не вызвали.