Будни хирурга. Человек среди людей

Для благородного, культурного человека сказанное даже вскользь слово является законом. При этом он его считает таким же обязательным, как клятва, и выполнение его считает обычным, само собой разумеющимся делом.

Почти полстолетия я работаю врачом, и у меня не было ни одного конфликта с больным. А если и были жалобы и заявления со стороны больных или их родственников на клинику, то чаще всего это вызывалось нетактичным отношением к больному со стороны того или иного врача. Но и такие заявления были исключительно редки. И это в условиях большого размаха хирургической деятельности, большого числа новых, неапробированных операций, которые нам приходилось делать. А тут ещё и частая сменяемость врачей, проходящих ординатуру и аспирантуру.

Как правило, больные уходили спокойные и часто удовлетворённые вне зависимости от того, сделали ли им операцию или нет.

Тяжёлое чувство неопределённости и беспокойства остаётся у больного, когда ни ему, ни родным не объясняется сущность заболевания, характер предполагаемых или осуществлённых мероприятий.

Я всегда считал, что больной должен принимать активное участие в борьбе за свою жизнь и здоровье.

В самом деле. Человек болен. Он требует лечения. Участие больного в этом лечении — важный фактор, и не использовать его в помощь врачу просто недопустимо. Между тем больной, если он понимает в основных чертах сущность болезни и своё положение, более энергично будет помогать врачам в борьбе с недугом.

Я всегда ставил себя в положение больного. Разве был бы я спокоен, если бы мне сказали: вашу болезнь лечить — дело врача, а не ваше.

Умный хороший врач с глубоким уважением относится к каждому больному. Он никогда не скажет ему неправды. Иногда в интересах больного врач не может сказать всей правды. Но солгать больному бесчеловечно и часто опасно.

Задача состоит в том, чтобы сказать правду, изложить дело так, чтобы у больного остались от разговора не страх и уныние, а вера в благополучный исход.

Правдивость и честность — основа поведения хирурга как с больными, так и с товарищами по работе. Нельзя быть правдивым с одними и лжецом с другими. Как нельзя быть проходимцем и патриотом ни в одно и то же время, ни по очереди. То есть сегодня патриотом, а завтра проходимцем.

Несомненно, что со временем твёрдое слово начальника заменит многие документы и вера на слово поведёт к упрощению в делопроизводстве, к вытеснению бумажной волокиты и бюрократизма.

Кстати сказать, в армии и на флоте свято поддерживается сила присяги.

За всю свою жизнь я видел ложь в разных её проявлениях, и всегда на сердце оставалось от неё тяжёлое, долго не проходящее чувство. И вот что ещё характерно: с ложью всегда соседствует лесть, качество, которое идёт у нас от рабства, от нищеты, нужды и угнетения, от тех времен, когда человек, чтобы спастись от голода, от смерти и унижения, вынужден был прибегать к последнему средству — к лести. В сущности, лесть — та же ложь, но ещё со стремлением добыть для себя и близких своих различные выгоды и привилегии.

В детстве своём и затем в отрочестве, начиная жизнь среди мужественных и сильных сибиряков, я научился ненавидеть всякое проявление рабства, презирал лесть и обман. И может быть, от этих людей, не склоняющих ни перед кем головы и добывающих хлеб праведным трудом, пошло моё уважение к людям смелым и независимым, моё презрение к людям, с лица которых не спадает притворная улыбка. А такие люди встречаются — и нередко. И подчас даже умные почтенные люди не могут установить им подлинной цены, не замечают, как ловко устраивают они свои делишки за их широкой спиной.

Расскажу такой эпизод.

Однажды у меня на даче зазвонил телефон, и я услышал в трубке бодрый и приятный мужской голос:

— Фёдор Григорьевич, позвольте передать вам привет от моего шефа Петра Петровича. Вы знаете, как я вас обоих уважаю, и мне приятно выполнить это поручение.

То был москвич-архитектор, сотрудник учреждения, которое возглавлял мой старый друг, известный архитектор Пётр Петрович. Мне не однажды приходилось бывать в учреждении моего друга, видел я и этого архитектора. Он был высок ростом и, разговаривая, склонялся к нам, неизменно улыбаясь. «Вот приятный человек!» — подумал я, знакомясь с ним. Правда, настораживали его глаза — они не останавливались на одном месте, а всё время куда-то уплывали, но деталь эта, едва пришедши на ум, тут же забывалась. И сейчас, заслышав его голос, я живо представил улыбающегося москвича и сказал:

— Где вы остановились? Может, приедете к нам на дачу? Приезжайте, право, посидим за чаем, потолкуем.

Москвич не заставил себя упрашивать, и вскоре всей семьей мы сидели за столом, угощали гостя.

Он, как всегда, был корректен, наклонялся к каждому говорившему, согласно кивал и ворковал грудным низким голосом: «Да, конечно, вы правы, очень мило с вашей стороны».

Он, хоть и неохотно и с оговорками, но рюмки осушал до дна, и очень скоро лицо его, а затем и шея покраснели, глаза увлажнились, возбуждённо заблестели.