Двое злобных головорезов хватают Рональда под руки и тащат из зала, словно он мертвецки пьян и они, его дружки, хотят отвезти его домой. Несколько громил ждут на улице. Рональд отбивается, но его тянут к машине, где уже открыта задняя дверца. И в эту минуту издалека доносится вой полицейских сирен. Рональд вырывается и бежит прочь, не разбирая дороги. Чем–то тяжелым и твердым, наверно рукояткой пистолета, его бьют по затылку. Рональд теряет сознание.
Так заканчивается четверг, 11 ноября, самый богатый событиями день в жизни Рональда Бейтса.
4. Пора, когда цветет сирень
Кислятина Крэбб читал за завтраком газету в своем маленьком уютном коттедже недалеко от Доркинга.
«Эта статейка сыграет определенную роль, если меня представят к ордену Британской империи», — подумал Кислятина и по обыкновению задал себе вопрос, на который сам и ответил.
В. Сколько еще продержится Бойкотт?
О. Его вынудят подать в отставку сегодня же. А сообщение в прессе появится до пятницы.
В комнате зазвонил один из трех телефонов — прямой провод из Управления службы безопасности.
— Дорогая, возьми, пожалуйста, трубку, — попросил Крэбб свою маленькую, седую, улыбчивую в отличие от супруга жену.
— Ах, доброе утро, мистер Лавлейс.
Крэбб отрицательно замотал головой.
— Нет, к сожалению, не лучше, а скорее хуже. Крэбб громко застонал. Он не собирался показываться в управлении по крайней мере еще две недели.
— И вдобавок Бойкотт так его подвел. Для больного человека всякое потрясение… Кислятина взял отводную трубку. Бакстер Лавлейс говорил:
— А у меня новость, которая его порадует. Под давлением сверху — вмешался парламент и даже королевский двор — это чудовище Бойкотт был вынужден наконец подать в отставку.
Больной вскочил и начал лихо отплясывать шотландский танец. А когда его жена закончила разговор с Лавлейсом, Крэбб снова взялся за «Дейли мейл».
Тут случилось нечто небывалое. Крэбб издал горлом странный звук и схватился за грудь.
— Что с тобой, милый? —- испугалась жена.
— Xa–xa–xa–xa–xa — Крэбб смеялся.
— Артур ! — за тридцать лет совместной жизни жене не довелось видеть на лице Кислятины даже тени улыбки.
— Ха–ха–ха–ха! — хохотал Крэбб, не в силах остановиться.
— Артур, чему ты… — она с трудом заставила себя произнести это слово, — смеешься?
— Ха–ха! — Кислятина ткнул было пальцем в газету, но вдруг лицо у него окаменело, и он, смолкнув, повалился на пол.
— Удивительный случай, — сказал через полчаса врач, обернувшись к рыдающей вдове. — Я, признаться, слышал, что люди умирают от смеха, но вижу такое впервые в жизни.
«Цветет сирень в моем саду.
А под окошком у меня
Улыбаются гвоздики и…»
Рональд, раздетый догола, распятый, как Христос, на шведской стенке в огромном гимнастическом зале, читал про себя «Грантчестер». Но внутренней силы и выдержки любимые стихи ему не прибавляли.