Будни отважных

Климов вскоре напал на след старика. Учительница Надежда Алексеевна рассказала о том, что в среду, переправляясь паромом на левый берег реки Сала, она обратила внимание на старика с рыжеватой бородкой, в войлочной дырявой шляпе. На ногах у него были солдатские ботинки. На пароме ехали молодые женщины с кошелками, ведрами. На бухте каната сидел солдат с костылями. Шея и голова его были забинтованы. Левая нога не сгибалась. Солдат снял пилотку, расстегнул ворот рубашки и закурил. Надежда Алексеевна спросила:

— Где ж вас так покалечило?

— Известно где, сестрица, — на фронте! — хмуро ответил солдат.

— А на каком фронте?

— На Воронежском. Слыхала? — спросил солдат и, не дождавшись ответа, добавил: — Досталось нашему брату!.. Немец как нажал! Под Белгородом пустил на нас «пантер», «фердинандов» — такие танки у него. Как даст залп, все кругом горит! А у наших снарядов нет...

Старик перекрестился. Глядя на него, старушка, сидевшая на ведре, с белым узлом, тоже перекрестилась. Женщины слушали и молчали.

Надежда Алексеевна с подозрением смотрела на солдата. Подумалось ей; «Если он там был ранен, наверняка бы его направили в госпиталь. Не мог же он так быстро выписаться? И почему он здесь?»

Паром тем временем причалил к левому берегу, люди сошли на песок. Солдат на костылях отделился от женщин и направился по тропинке в лес. За ним пошел на некотором расстоянии старик.

Когда люди разбрелись в разные стороны, ускорил шаг и старик. Он догнал солдата и с ухмылкой проговорил:

— Здорово, Василий Шустов. То бишь, батя. А меня не забыл?

С мрачным видом тот пожал плечами:

— Не знаю тебя, отец. Кто ты?

— Не узнаешь? А ты подумай, — усмехнулся старик.

Шустов отрицательно покачал головой и пояснил, что после ранения у него сильно болит голова. Старик рассмеялся, сдернул с лица фальшивую бороду и спросил:

— А теперь, помнишь? Шустов застыл на месте.

— Дубов? Вот здорово! Ну и ну...

— То-то, — садясь на бугорок под кустом, проговорил Дубов.

Солдат с костылями был главарем «лесных братьев». Дубов после ссоры с ним в лесу под Кочетовской ушел из банды. И вот Шустов вновь встретился с Дубовым.

— Где же твои «братья»? — спросил Дубов.

— Растерял, — махнул рукой Шустов.

— Этого следовало ожидать. Корчил ты, Василий, бог знает какого атамана. На всех через левое плечо плевал. Посмотрел я на тебя, да и махнул темной ночкой из твоей берлоги.

Дубов попеременно жил в Армавире, Кропоткине и Тихорецкой, искал тех людей, которые должны были под его руководством совершить ряд диверсий на железнодорожных узлах. Но людей, завербованных гестаповцами, не удалось найти. Они либо уже были арестованы, либо прятались в лесу и горах. И Дубов решил вернуться на Дон.

Вынув из котомки бутылку, яйца, колбасу, огурцы, Дубов разложил все это на клетчатом платке, налил в алюминиевую кружку самогону и сунул ее в руки Шустову...

Низко над рекой пролетели советские бомбардировщики. Подняв голову, Дубов с надкушенным огурцом в руке долго смотрел им вслед. Эскадрилья летела на запад. У Дубова судорожно сжались пальцы.

— Пей до дна! — сказал он и отпил из бутылки. Вытерев губы, спросил: — А где ж тот Хромой?

— Не вернулся. Слыхал я, будто молодой опер завалил его, — ответил Шустов.

Сдвинулись брови, прищурились глаза у Дубова. Он придвинулся ближе к Шустову.

— Что за опер? Не тот ли, что меня ищет? Каждый день от него приходится ноги уносить. По следам идет. В Золотаревке чуть не захватил меня тепленького в постели.

— На мотоцикле летает, краснощекий такой. Раза два встречался с ним, — пояснил Шустов.

Подливая самогон, Дубов проговорил:

— Об опере нужно серьезно подумать... А сейчас скажи: где тот Кочергин, о котором ты когда-то рассказывал?

— Остался в Мартыновском районе. Его прячет жена. Я только что от него. По морде его чую: хочет идти к прокурору. На покаянную...

— К прокурору?! — злобно и угрожающе прошипел Дубов и, подумав, уже спокойней добавил:

— С ним особый разговор будет.

* * *

Кочергин вылез из погреба и молча сел за стол. Жена, щуплая, невысокого роста женщина, подала ему ужин и села рядом. Он нехотя похлебал борщ.

Черная нить копоти взвивалась ввысь от горевшего светильника, сделанного из консервной банки. Жена, не отрываясь, смотрела на заросшее лицо мужа. Он был худой, бледный, с заострившимся носом.

Ей вспомнился день первомайского праздника в тридцать седьмом году. Тогда она впервые увидела красивого паренька Ивана Кочергина. В кругу молодежи он лихо отплясывал под гармонь «казачка». Девушки и парни в такт хлопали в ладоши, смеялись. Зимой состоялась свадьба. Жили душа в душу. И вдруг война. Вместе с другими он ушел на фронт. А вернулся дезертиром.

Мария смахнула набежавшие слезы и тихо промолвила:

— Ваня, разве можно так жить? Извелась я вся. Да и ты не лучше. Сходи куда надо, расскажи обо всем. Так лучше будет. Дочь ведь растет. Как в глаза людям будет смотреть? Сходи, Ванюша, сними камень с души.

Мария зарыдала. Кочергин кинул ложку, стукнул кулаком по столу и крикнул:

— Замолчи! И без твоих слез тошно!

Послышался стук в дверь. Кочергин прошептал:

— Пришли...