Будни Севастопольского подполья

Услышав это, Валя поняла, что для нее опасность миновала. И спасена она снова вот этим улыбчивым, никогда не унывающим парнем. Когда он сумел обнаружить неисправность?

Вскоре явился следователь морской жандармерии и осмотрел место происшествия. Поговорив с Шульцем и боцманом, он направился в конторку и подал знак лебедчицам, старому грузчику, а также Косте и Коле следовать за ним.

Часа через два Шульц проводил офицера и остановился возле своей конторки. Допросом и составленным актом о «несчастном случае» он остался доволен. Теперь эта дохлая рыжая собака ему не повредит.

С пристани Валя пошла не домой, а к Фросе и осталась у нее ночевать. Матери не было, она уехала в Симферополь, а сидеть дома одной ей было невмоготу.

После волнений и страхов, пережитых за этот день, нервы ее были взвинчены до предела. Даже сейчас, вдвоем с подругой в комнатке, когда усталое тело с наслаждением отдыхало на мягкой кушетке, она снова и снова перебирала и восстанавливала в памяти события этого дня, возвращалась к допросу Шульца.

Как она растерялась! Не знала, что отвечать. Не будь Кости, она бы запуталась, и ей бы не выкрутиться. Он вовремя подоспел. Так же вовремя, как и в концлагере, как два месяца назад, когда помог избежать отправки в Германию. «Что им руководит?» — спрашивала она себя.

Фрося, стелившая себе постель, будто прочитала ее мысли.

— Скажи за все спасибо Косте. Кабы не он, несдобровать тебе.

Валя вздрогнула, удивленная совпадением мыслей.

— Это же он твою лебедку испортил!

— Как испортил?

Валя приподнялась на локте и с удивлением смотрела на улыбавшуюся подругу.

— Ты тогда как слепая стояла. А я-то видела, как он гайки отвинчивал.

— Неужели это он подстроил? Ведь могли заметить!

— Конечно, могли. Попадись он на глаза боцману — ему бы крышка. А не повреди он лебедку — тебе бы крышка.

Фрося легла в постель и затихла.

А Валя заснуть не могла. Оказывается, ради нее Костя рисковал жизнью, подвергал себя смертельной опасности! Если б заметили, как он отвинчивал гайку, не миновать бы ему застенков СД! Надо обладать большим мужеством, чтобы так поступить. Какой он чуткий, смелый, как умеет постоять за товарищей и за себя.

Самоотверженность, проявленная Костей, затронула самые нежные и чувствительные струнки девичьей души. Образ улыбчивого парня в матросской тельняшке, с коротким, немного смешным хохолком не покидал ее. Она всегда чувствует на себе его взгляды. Но почему, когда она случайно перехватывает их, он отворачивается, краснеет?

Валей вдруг овладело смутное предчувствие какой-то большой радости, ожидания чего-то. И даже во сне чуть заметная улыбка долго еще не угасала на ее истомленном, порозовевшем лице.

Предательство

I

Радио принесло волнующую весть: части Красной Армии освободили Тернополь, вышли к Днестру, бои идут у ворот Крыма — на Перекопском перешейке.

С раннего утра на Лабораторной Жора Гузов и Ваня Ливанов печатали двадцать пятый номер «За Родину». Александр спешил закончить воззвание к населению города. Лида сидела у окна и шила крохотный чепчик. Одновременно она следила за улицей, за Петькой, который сидел под забором на той стороне и что-то строгал. В случае опасности он должен был подать сигнал.

Сиял мартовский день. Снег сошел с холмов и полей. Только горные вершины были еще покрыты сверкающими на солнце снежными шапками. Земля оттаяла. У заборов пробивалась первая весенняя травка.

Мостовая грохотала. Расплескивая лужи, мчались на север тягачи с пушками, грузовики, набитые солдатами, продовольствием и фуражом. Фашисты спешили с подкреплениями фронту.

Заметив старосту, проходившего под окнами, Лида напряженно ждала, не раздастся ли стук. «Нет. Не к нам», — облегченно вздохнула она и бросила взгляд на мужа. Александр смотрел в окно на садик, террасками взбиравшийся в гору, и машинально приглаживал расческой волосы. Высокий, худой, негнущийся.

Лида вспомнила их первую встречу. Произошла она в дни обороны города. Александр был старшиной-артиллеристом в полку Богданова. Подтянутый, молодцеватый, веселый. А сейчас? Выправка и походка те же, а вот виски уже посерели. И это в двадцать шесть лет? Лицо одутловатое, с желтизной от недоедания, взгляд синих глаз холоден, скрытен. Впрочем, чему удивляться? Почти уже два года в оккупации!

А она? В двадцать два почти старуха: щеки ввалились, у глаз и рта морщинки. Как она смертельно устала! Но теперь уже скоро. Фашисты мечутся. Говорят, городской голова уже сбежал из Севастополя.

Лида подошла к мужу, провела рукой по мягким светло-русым волосам.

— Кончай скорей, — прошептала она и снова заняла свое место.

Ее внимание привлек Петька. Он поднялся и, прикрывая глаза от солнца, смотрел в направлении станции. Лида повернула голову и увидела четырех полицейских, пересекавших шоссе и направлявшихся к их дому. Первым ее порывом было предупредить мужа, но она решила выждать.

Но Петька вдруг снова присел на корточки под забором и с беззаботным видом начал стругать палку. Лида откинулась на спинку стула и почувствовала, что вся дрожит.