Будьте готовы, Ваше высочество!

Он протянул Ане свою клюшку. Она ухватилась за нее. Гешка тянул что есть силы, но Аня барахталась в черной дымящейся воде. Гешка подполз ближе, и вдруг что-то треснуло под ним. Лед стал наклонно, как пол в сторожке. И жгучий холод залил Гешку с головой.

— Спокойно! Все на месте! — кричал Климентий Черемыш, оказавшийся впереди других. Он крепко сжал плечо бросившейся за ним Евдокии Власьевны. — Вы, виноват, стоп! Давайте сюда лыжи. Быстро — веревки!..

В руках летчика уже был бортик от хоккейного поля. Он сунул его вперед, и длинная доска, скользнув по льду, перекрыла полынью, упершись концом в другой край.

Потом летчик лег плашмя на скрещенные лыжи и, действуя руками, словно тюлень ластами, мигом подполз к гибельному месту. Лыжи не давали ему провалиться. Аня Баратова в это мгновение уже схватилась руками за нависшую над полыньей доску. Гешка, выбиваясь из сил, барахтался среди мелких осколков и льдинок. Под его руками они вставали ребром и погружались в воду. Дотянуться до доски Гешка не мог. Он окоченел… Ему сводило руки.

Летчик мигом добрался до пролома и вытянул на лед Аню. Ее сейчас же оттащили от опасного места и подхватили на руки подоспевшие люди. Но в эту минуту Гешка, уставший от борьбы с быстрым течением, начал слабеть и погружаться. Зеленые скобки поплыли у него в глазах, размыкаясь и сходясь, как клещи… Потом огненным курсивом промчались слова из учебника: «Перегруженный самолет подобен утопающему, который старается держать голову над водой…» И дальше Гешка забыл все…

Держась одной рукой за лежавшую поперек пролома доску, летчик, не задумываясь, спрыгнул в ледяную воду, окунулся и свободной рукой успел схватить за ворот мальчика. Подтянувшись на одной руке, он выволок Гешку из воды на лед. Он тотчас укутал мальчика в шинель, которую сбросил еще прежде на бегу, отряхнулся и понес Гешку к берегу. Гимнастерка его обмерзла и хрустела, как накрахмаленная.

Люди срывали с себя шубы, накидывали их на плечи летчика. А он отфыркивался, отдувался и успокаивал всех:

— Ничего, ничего, мне это не впервой. И вообще я привык ежедневно ледяной водой… У Колгуева раз почище было… Давайте скорее в машину!

Расправив борта шинели, с головой укрывшей Гешку, он заглянул внутрь, как в отдушину.

— Ну, как ты там? Ничего? Живой?

— Н…н…ничего, Ж…Ж…ЖИВ-В-ВОЙ, — стучал зубами в глубине шинели Гешка.

— Есть ничего, живой! — воскликнул летчик.

Братишка

Аню отвезли домой, где мать, плача и всплескивая руками, тотчас уложила ее в теплую постель, прикрыла тридевятью одеялами, напоила малиной, обложила грелками.

А Гешку летчик отвез к себе в номер, так как гостиница была недалеко от берега — ближе, чем больница и детдом.

Когда в номер явился доктор, Гешка уже лежал на кровати, докрасна растертый, одетый в теплое, просторное вязаное белье летчика — «специально арктическое», как сказал Климентий. Кожа на всем теле горела после немилосердных растираний. Горячие бутылки жгли Гешке пятки и бок.

— Терпи, терпи! — говорил Климентий.

Летчик, в теплой фланелевой пижаме, хвативший спирту, едва разбавленного водой, покрякивая, шагал по комнате, шлепая огромными мохнатыми туфлями. Доктор велел Гешке вылежать денек и ушел.

— Ну как, ничего, обсох? — спрашивал летчик, подходя к кровати.

Гешка блаженно морщил нос. Должно быть, улыбался там, под теплым одеялом, укрытый до самого носа.

— А отыграться все-таки не успел, — поддразнивал его летчик. — Три — два в пользу девчат осталось. Ну, не горюй! В другой раз три забьешь, как окончательно обсохнешь. А сейчас — спать!

Летчик задернул полог. А Гешка опять забеспокоился.

«Вот как скажут ему, как я про него всем врал и братом воображал, так он живо меня отсюда и фьюить!.. — мучился Гешка. — Нет, лучше потом сам скажу… Только немножко после».

Вскоре в номер принесли высушенные вещи Гешки и учебники, забытые им у исад. Но Гешка уже спал.

Когда он проснулся наутро, летчик был совершенно одет, при орденах и даже в фуражке. Он, видимо, собирался уезжать.

Под окном то громче, то тише урчал прогреваемый мотор автомобиля.

Климентий Черемыш сидел за столом, что-то читал, пожимая плечами и сдвигая фуражку на затылок. По широкому выразительному лицу его гуляла гримаса веселого недоумения. Он смешно таращил глаза, надувал щеки и делал губами «пуф-пыф».

Гешка проснулся с твердым намерением сразу же все рассказать летчику. Он не мог больше скрывать.

«Он меня спас, а я от него секрет держу, да еще про него самого! Узнал бы, так не спасал, наверно…» — мучился Гешка.

— А, проснулся, утопленник, щука подледная! — закричал летчик.

Широко шагая, он подошел к постели и встал, упершись руками в бока и покачиваясь с каблука на носок.