Будьте как дети

Оба мы отчаянно боялись поставить точку, нам казалось, что, прав Акимыч или неправ, признать, что Сережа мертв, - почти то же самое, что его предать. Но время быстро выходило. Еще из Москвы, созваниваясь с Сабуровым, я знал, что в Медвежий Мох он может поехать лишь на четыре дня, дальше ему необходимо вернуться в Нелидово, а оттуда через Ленинград уже с экспедицией лететь в Якутск. То есть сегодняшний день - последний, завтра не позже полудня Акимыч и Доля его увезут.

Петляя по льду между кочками, я думал об их отъезде с тупой безнадежностью, потому что была большая разница искать Сережу артелью, каждый каждого укрепляя и утешая, и совсем другое - бродить по здешним гиблым местам без напарника. Словно репетируя, как мы трое скоро оставим Сережу, они пока изготовились бросить меня. Конечно, я был угнетен подобным раскладом, и, может быть, оттого мне вдруг пришло в голову - а что, если Сережа просто удрал. Устал от скитской жизни, от отшельничества, от монашества без обета и пострига, без молитвы и благословения. Забыл, для чего, ради чего ему надо, будто в склепе, день за днем ложиться и вставать в ледяной землянке, и, когда не смог вспомнить, взял и уехал.

Пока я это перебирал, Алеше то ли передались мои мысли, то ли он захотел извиниться, оправдаться в своем отъезде - так или иначе, он ко мне подошел и сказал, что из Нелидова попробует обзвонить общих знакомых и что-нибудь выяснить. Кто знает, не зря ли мы гоним волну. Может, Сережи здесь нет, потому что и не должно быть. Уехал, например, еще зимой, а поставить нас в известность что-то помешало. Конечно, мы оба понимали, что Сережа не из тех, кто выкидывает подобные фортели, но ведь всякое случается. Что если он был уверен, что до середины марта, то есть до нашего приезда, обязательно вернется, а дальше серьезные причины - та же больница, в конце концов - его задержали. В любом случае, главное одно: он жив и хоронить его рано. Я молча, не соглашаясь и не возражая, его выслушал, и мы сменили тему. Вечером, едва стемнело, легли спать, а на рассвете Акимыч, запрягая Долю, сказал, что заберет меня через четыре дня - из-за пенсии раньше у него не получится.

На следующий день я продолжил поиски: Алеши не было, и без него играть с тем, что Сережа жив и где-то прячется, мне сделалось неприятно. Я знал, что он мертв, и мне не надо было ничего другого, кроме как найти его останки и достойно их похоронить. Я даже присмотрел место для могилы: светлую окруженную соснами поляну метрах в ста на восток от Сережиной землянки. На остров я больше время не тратил, там мы прочесали, прощупали каждый метр, и полностью перешел на болото. По теням от больших деревьев разбил его на сектора и, забирая все дальше от берега, методично искал и искал. Днем ходил, а вечером в землянке с керосиновой лампой в руках смотрел, что осталось после Сережи.

Еще перед войной Никодим, проверяя, чему Дусин сын выучился в Суриковском институте, предложил ему сделать эскизы фресок маленького храма Рождества Христова в деревне Солодово в двадцати километрах от Пскова. Поставили его еще в тринадцатом году, но из-за войны до большевиков расписать не успели. Храм стоял холодный, неприютный и любовью у местных не пользовался. Может быть, оттого его и не закрыли. К концу тридцатых годов он остался один на всю округу, народу прибавилось, и теперь службы там шли регулярно. Появились и деньги, чтобы привести церковь в порядок.

Служивший в храме Рождества священник отец Иннокентий был однокашником Никодима по семинарии и, когда в Москву пришло его письмо с просьбой подыскать для работ богобоязненного художника, Никодим сразу указал на Сережу. Площадь фресок предполагалась большой и до мобилизации Сережа успел закончить эскизы лишь алтарной части и нижнего яруса. Мать рассказывала, что он рисовал и на фронте, привез оттуда чуть не десяток блокнотов с набросками.

Осенью сорок пятого года, вернувшись в Москву, Сережа узнал, что всю войну колокольню солодовского храма и наши, и немецкие артиллеристы использовали как наблюдательный пункт - в итоге общими усилиями сравняли храм с землей. Тем не менее работу он не бросил. Первый раз его эскизы я увидел в шестьдесят втором году, и тот просмотр привел к серьезной размолвке. После нее мы несколько месяцев не виделись и не разговаривали, лишь в начале великого поста попросили друг у друга прощения.