Будьте как дети

“Пойми, Евдокия, пойми, говорит отец Никодим, когда она переходит к последнему ряду, я тут прикинул, и получилось, что чуть ли не пятая часть считалок происходят от молитв на арамейском и древнееврейском. Ты хоть понимаешь, что это значит?”. Дуся качает головой. “Это значит, торжественно повторяет Никодим, - что в считалках, которые перед тобой, сохранилось со времен Синая, ни разу не прервавшись, дошло до наших дней молитвенное служение, то есть ты не читаешь, а молишься. Вот, например, смотри, одна из самых обычных, ты наверняка тоже когда-то так считалась:

Энэ бэнэ рэс,

Квэнтэр мэнтэр жэс,

Энэ бэнэ рабо

Квэнтэр мэнтэр жаба.

Энэ (из арамейского - ано, Ани) - я; бэн - сын; рэс (айрайсо) - Пятикнижье Моисеево, Тора; квэнтэр (к вэн тойр) - сын своего времени; мэнтэр (мэнтар) - пощади; жэс (эс) - меня; рабо - Бог; жаба (або) - отец. В вольном переводе получается: “Я - сын закона и сын своего времени, пощади меня, Господь, Отец мой”.

Или:

Энэ бэнэ

Торба сорба

Энце эвака

Тэус эус

Косматэус.

Про энэ и бэнэ я уже говорил; торба (тойр бо) - нынешнее время; сорба - сопротивляюсь, борюсь, пытаюсь не поддаться; энце звака (нойц з око) - пошлость; тэус (тоус) - ошибка; косматэус (кесэм) - мираж, фантазия, туман. Перевод этой считалки: “Я, сын своего времени, пытаюсь не поддаться окружающей пошлости и лжи, не увлечься фантазиями и миражами”. Мы, взрослые, как потомки Ноя, отступали от Бога, снова делались язычниками, идолопоклонниками, а дети, спасая мир, молились и за себя, и за нас. Потому Господь их и возлюбил, что, боясь греха, они день-деньской молитвой очищались от всякой скверны.

И еще одна вещь: вспомни, как яростно обновленцы клянут нас за старославянский, продолжал Никодим, говорят, что прихожане не понимают литургию. Целый год и я колебался, думал: а может, они правы, но после считалок сомнений во мне не осталось. Дело в том, что для разума Господь недоступен, наши умствования пусты и ненужны, они никого не могут ни удовлетворить, ни спасти. Точно так же относятся к рациональному и дети в своих считалках.

Если посмотреть чужим глазом, со стороны, в словах прилюдов совсем нет смысла, только напряжение и музыка самих звуков, но за этим напряжением главное - Господь, к которому ты обращаешься. И еще: считаясь и одновременно молясь, дети, которых мы привыкли ругать за своеволие, непослушание, каждым произнесенным слогом твердят одно: “На все воля Божия - как выпадет, на кого падет жребий, тот и будет водить”. Тут нет ни расчета, ни шулерства, ни лжи - ничего, кроме доверия к промыслу Божию.

Ты скажешь, Евдокия, растолковывал дальше Никодим, что разве, когда дети играют, они понимают, что молятся, что обращаются к Богу? В этом-то и суть: хором строчка за строчкой в радости и веселии повторяя слова считалки, они молятся в простоте сердца своего. Они все делают в простоте - грешат, идут за Богом. Дети и есть настоящие нищие духом. Вот почему Господь говорит, что они блаженны. Каждому из нас говорит: если не примете Спасителя как дитя, если не умалитесь, не будете, как они, не войдете в Царствие Небесное”.

Никодим еще долго рассказывал про детей и считалки, но когда увидел, что Дуся уже мало что понимает, достал хлеб, сало и, вскипятив на керосинке чай, стал ее кормить. За едой он сказал, что комната и на сегодняшнюю ночь, и на весь ближайший месяц в ее полном распоряжении, о нем, Никодиме, она может не беспокоиться, есть другой дом, где его с радостью приютят.

Назавтра, ближе к вечеру, он появился снова с большим караваем белого хлеба, вдобавок приволок мешок картошки и за столом, когда она уже отварила целый котелок и налила в кружки чай, принялся объяснять, что хочет дать Дусе одно очень важное послушание - начать собирать в Хабаровске эти самые считалки.

Он говорил с ней как раньше в Москве, когда она приходила к нему чуть ли не каждый день, когда она была его настоящей духовной дочерью, потому что что бы ни делала, всегда о нем помнила. Но потом он уехал: разом, ничего не сказав, никак ее не предупредив, оборвал то, что их связывало, и дальше за целый год от него не было не единой весточки. Она понимала, что по нынешним обстоятельствам для подобного шага у него наверняка были веские основания, не сомневалась, что они были, и все равно ей казалось, что оставлять ее, как он это сделал, было неправильно.