Будьте как дети

При нас, вспоминая Никодима, Дуся в разное время рассказывала о нем разное. Не то чтобы она говорила другое, просто меняла акценты. Свидетелями подобных перестановок были не только мы и наши родители, но, по-видимому, и отец Амвросий, другие ее пастыри.

В конце Гражданской войны, незадолго до смерти ее младшего сына, за Дусей в Густинино приезжало трое поклонников. Причем двое были влюблены в нее еще со времен гимназии. Вновь и вновь получая предложение руки и сердца, она сомневалась, колебалась, в конце концов, так ничего и не решив, ехала к Никодиму исповедаться. Главное же, услышать, что тут нет ничего плохого – одной ей двух детей, тем более мальчиков, не поднять.

Потом она говорила, что Никодим будто заранее знал, с чем она пожалует. Вырыл яму, наставил силков и теперь терпеливо сидел, поджидал ее в засаде. Вопрос, почему она второй раз хочет выйти замуж, как будто волновал его мало, каждый раз он начинал с того, не вожделела ли она к своему новому поклоннику, не творила ли уже с ним мысленно блуд. Выяснив, что что-то подобное было, он приходил в ярость. И вот на исповеди она всё ему рассказывала, всё-всё без малейшей утайки, часто даже брала на себя лишнее, а то могло получиться, что пусть и мимолетно, намеком представляла и это и другое, а ему не сказала, и грех не будет ни прощен, ни отмолен.

Похоже, мысленный блуд Никодим ненавидел еще больше обычного, потому что клеймил, буквально втаптывал ее в грязь, и отпускал, говорил: «Иди с миром», – только когда она уже не чаяла, когда давно думала о своих ухажерах, чтоб им всем оптом и в розницу провалиться под землю за то, что навлекли на нее такие муки. И дело не в одном страхе перед Никодимом, просто с каждой минутой исповеди грех, который она совершила, в ее же собственных глазах разрастался и разрастался, и теперь в сравнении с ним любые послушания, любые епитимьи начинали казаться недостижимой милостью.

Возможно, в этом и состоял Никодимов дар: при нем любое самое незначительное прегрешение превращалось в какой-то дьявольский храм – огромный и совершенно черный, без окон, без дверей, без свечей и лампад, в который ты входил, как Иона в чрево кита, и из которого – сомнений тут быть не могло – без его помощи никому было не выбраться. Не стоило и пытаться. И вот, когда она понимала, что с ней всё кончено, она погибла и не сейчас, в земной жизни, а навеки, тут-то рядом и оказывался Никодим – последняя надежда. Пусть он был с ней строг и слова говорил тоже суровые, жесткие, но он приходил на помощь, протягивал руку и спасал, вытаскивал прямо из бездны.

А Никодим продолжал объяснять – хотя ей и в голову не приходило перечить, – что для Господа мысленные грехи ничуть не менее ненавистны, чем обычные, и зря она думает, что какая-то похотливая мысль мелькнула – и нет ее, всё это грех, настоящий, большой грех, и если он не будет отмолен, гореть Дусе в аду. Но как же мал был в ней тогда страх Божий, потому что, бывало, и недели не проходило, она снова бежала к Никодиму и снова надеялась, что вот сегодня он ей наконец скажет: можешь, можешь снова выйти замуж – ничего плохого я тут не вижу, ты была не худшей женой, а теперь муж твой убит и в супружеской верности больше не нуждается. Он сейчас в раю, рядом с престолом Господним, потому что погиб за правое дело. То есть ты исполнила перед ним свой долг и вольна распоряжаться собой как хочешь.

Отец Никодим не только карал – Дусе им было обещано, что, дав обет послушания, без сожаления отказавшись от собственной воли и подчинившись своему пастырю, она въявь увидит дорогу, идя по которой сможет спастись. Кроме того, сразу почувствует неслыханную, почти ангельскую легкость. Увы, в последнем он ошибся: путь к награде получился для нее долог, мучителен. В том, что она шла к Богу с таким трудом и с такими огорчениями, Дуся позднее винила и себя, и наставников, каждый из которых звал, тянул ее душу в свою сторону. Почти пять лет она скрывала, прятала Амвросия и Никодима друг от друга, и в этом несомненном грехе винила их обоих, которые взялись ею руководить, а договориться между собой, раз и навсегда решить наконец, чья она, не могли.

Дуся вообще отчаянно боялась любого разлада, знала, что ни в коем случае не должна становиться яблоком раздора, этакой Еленой Прекрасной, но, прожив почти два года в ежедневном общении с отцом Амвросием, через три месяца после его ареста поняла, что самочином одна не справится. Отец Амвросий очень поднял, развил ее душу, приблизил ее к Богу, и теперь Дусе казалось, что без помощи наставника она ее загубит. Сделает что-то непоправимое, что уже не переиграешь и чего она никогда себе не простит. Не то что бы собственную душу ей было уже не нагнать, но, конечно, по тому пути, который вел к Господу, она прошла дальше и куда больше была к Нему устремлена.

После приговора, думая, что скоро вернется, Амвросий вольную ей не дал. Во время короткого, за сутки до этапа, свидания сказал, что, наоборот, ей будет полезно проверить себя, посмотреть, может ли она хотя бы часть пути к Господу пройти без проводника.