Будьте красивыми

«Надо больше верить людям, сын, себе верить. Ты поймешь это, когда вырастешь. Надо верить в то, что жизнь идет вперед, всегда вперед, а не назад, даже когда временно берет верх отжившее, что она становится со дня на день красивее, даже когда на солнце набегают тучи, что человеческая мысль становится мудрее, даже когда торжествуют глупцы. Никогда не забывай, сын, мы, отцы, многое прошли, завоевали, открыли, выстрадали, поняли — за себя, за вас. Но вас ждут свои великие дела, великие открытия, которые подымут вас к новым высотам человеческого совершенства, наделят вас новой человеческой красотой, о которой лишь мечталось людям».

Лаврищев писал долго. До книг он так и не дотронулся.

XIV

На следующий день с утра он был хмур и неразговорчив. Когда Троицкий забежал к нему объявить, что наши войска ночью успешно форсировали реку и открыли путь на ту сторону, он лишь вяло кивнул головой и отвернулся.

— Поедемте вместе, Николай Николаевич. Мы выезжаем через час. Вместе веселее, — сказал Троицкий. — Да и на переправе, видно, не очень спокойно, немцы бомбят без конца…

— Хорошо, выезжаем через час, — сказал Лаврищев и, попыхивая трубкой, встал перед окном, спиной к Троицкому, давая понять, что ему не хочется говорить.

— Знаешь, кого я сейчас встретил? — помявшись у порога, спросил Троицкий. — Капитана Станкова. Его переводят в другую часть, на низовую работу. Не ужился с новым начальством. Молчит…

— Да? — воскликнул Лаврищев, оживившись. — Любопытно.

— Неужели все из-за вашей девочки?

— Любопытно, — повторил Лаврищев. — Значит, он победил, Станков. Померился силами — и победил. Вот так вот, Женя!

— Прости, комиссар, что-то не доходит…

— Победил, если от него избавились. Победителей не судят, от них избавляются, Женя. — Усмехнулся с усилием: — Не потому ли среди нас, грешных, так мало желающих в победители, подобно Станкову!

— При чем тут Станков? В штабе говорят о столкновении Прохорова с новым начальником особого отдела. Мол, старик настоящий рыцарь, умеет защищать своих «красавиц». Про Станкова ни слова.

— Вот так вот. Вот так вот, — в задумчивости повторил Лаврищев и снова отвернулся к окну.

День за окном начинался серый, гуманный. Отсюда, со второго этажа, отчетливо виднелся небольшой отрезок улицы, которая сейчас была пуста. Дальше туман сгущался, очертания домов сливались с серой мглой. Троицкий, постояв, бесшумно вышел, и через минуту Лаврищев увидел его переходившим улицу, на пустой улице он казался еще выше и еще шире в плечах. Лаврищев устало прикрыл глаза, фигура Троицкого растворилась во мгле. Открыл глаза — и снова увидел Троицкого переходившим дорогу. Ему казалось, весь мир в это утро вот так же прикрыл глаза — от усталости, от того, что выговорил себя и больше не хотел ни с кем говорить.

Он собрал бумаги в планшетку, письмо к сыну свернул особо, положил в нагрудный карман, сошел вниз.

Люди уже встали и в ожидании команды что делать, слонялись с места на место. Только Карамышева по-прежнему, будто она сегодня и не ложилась спать, сидела поджав ноги в глубоком кресле и вышивала. Гаранина встретила Лаврищева долгим изучающим взглядом, и он сказал, не обращаясь ни к кому:

— Собирайтесь, завтракайте, через час едем…

На открытой веранде, у выхода, Стрельцов чистил карабин, у его ног лежала вчерашняя рыжая собака. Стрельцов встал, завидя Лаврищева, и собака отбежала в сторону.

Лаврищев спустился вниз. Будто пытаясь найти ответ на какой-то очень трудный вопрос, стал ходить по двору. И так ходил целый час. Его приглашали завтракать, он только махнул рукой. Обратился с каким-то вопросом шофер, он сказал: «Да, да, делайте как лучше». О чем-то спросила Гаранина, вышедшая со своим вещевым мешком садиться на машину, он и ей ответил: «Да, да…» Прошел кратковременный дождик, он не заметил и дождика. А потом, как часто бывает утром, после дождика проглянуло солнце, и Лаврищев увидел, что машина заведена и люди готовы. Шум машин слышался и на улице.

В калитке показался Троицкий.

— Выезжаем, Николай Николаевич! — крикнул он.

Лаврищев сел в кабину, сказал шоферу:

— Трогай. Поедем за штабными машинами…

Когда ехали по улицам местечка, сверху, с деревьев, кружась, падали красные листья; подпрыгивая и кувыркаясь, они бежали по гладкому асфальту вслед за машинами. Листьям было весело, и весело стало людям. На машине чему-то засмеялись девушки. Лаврищев прислушался к их голосам и тоже скупо улыбнулся. Людям было весело, наверное, оттого, что в эту утреннюю минуту им ничто не напоминало о войне: тихое местечко, чистенькие улочки, светлые домики, красные листья на асфальте, солнце после крохотного дождика — кто всему этому не улыбнется?

Но вот впереди, и довольно близко, грохнули взрывы. В чистом небе, высоко-высоко, там, где было одно солнце, оставляя дымные завитушки, появились самолеты. Судя по замысловатым завитушкам, они дрались, вели бой, и с земли в эту утреннюю минуту бой в чистом и высоком небе, где было одно солнце, казался нелепостью; все ахнули, когда из солнечной поднебесной выси в дыме и копоти рухнул куда-то на утреннюю парную землю самолет.