Будьте моей семьей

– Мам, немедленно и не откладывайте, – настаивал Артем. – Я бы сам приехал и отвез вас, да у меня тут запарка полная.

– Да что ты, что ты, работай. Мы доберемся.

Не добрались. Отец вроде бы и согласился, но без особого энтузиазма и еще два часа возился: то чаю попить, то полежать – боль невмоготу, ничего делать невозможно, то спорили о «Скорой», на которой настаивала Лидия Архиповна, потом говорит:

– Ладно, вызывай такси, в поликлинику поедем.

Она вышла из комнаты к телефону в прихожей, вызвала такси, а когда вернулась…

– Мне казалось… – у Артема перехватило горло, и он замолчал. Сглотнул, совладал с собой и продолжил: – На самом деле не знаю, что мне тогда казалось, но мой мир стал другим. В один момент. Я никак не мог полностью осознать, что его нет окончательно и бесповоротно. И чувствовал непереносимое, изводящее чувство вины. И ругал себя каждый день: почему я не приехал, почему узнал о его боли только на следующий день, а не за день до этого, почему сам не вызвал ему «Скорую». Миллион тысяч «почему». И хотя доктора объяснили нам, что отца невозможно уже было спасти, что аневризма лечится на начальных стадиях заболевания, а у него оно протекало без симптомов, что очень часто бывает, и люди гибнут, не зная про свой диагноз. И все равно… – Он сделал продолжительный вдох и медленно выдохнул. – А еще я обвинял его в том, что он ушел, и обижался на него. Вот так.

– Я тебя понимаю, – тихо произнесла Арина. – Я тоже ужасно обижалась на деда, когда он умер. Обижалась и винила. Мне казалось, что он нас предал с бабушкой. Взял и умер. И долго не могла его простить и примириться с его уходом.

– Прости, я все время хотел тебя спросить: что стало с твоими родителями? Как я понял, тебя растила Анна Григорьевна? – быстро перевел тему Красногорский, чувствуя запоздалую досаду на себя за свое откровение.

А Арина, легко, без душевного надрыва и боли, без обвинений и невысказанных претензий, рассказала ему о родителях, о том, как и почему осталась с бабулей, и о смерти дедушки.

Они повернули назад к поселку, прошли через сосновую рощицу и футбольное поле и вышли на улицу, ведущую к их участку.

– Я особо не интересуюсь, как отец, он общается только с бабушкой, когда изредка звонит, но знаю, что живет во Владивостоке, имеет какой-то свой бизнес, и что у него вроде бы все в порядке. Подробностей не знаю. А мама… – замолчала ненадолго Арина. – Мама несколько раз была сильно влюблена. Сменила то ли троих, то ли четверых мужей официальных и несколько гражданских. Слабое сердце, слабые сосуды и виагра – мама таким образом потеряла нескольких из них. Родила троих детей. Но, думаю, она была не очень счастлива все эти годы. Страстная и красивая женщина, которая так и не нашла себе партнера под стать и ужасно переживает свой возраст. Общеизвестно, что красивая женщина умирает дважды. И для нее это трагедия. – Арина уже давно не обижалась, а сочувствовала маме и по-женски ее жалела.

Когда они вернулись домой, обнаружили заснувшего на диване в гостиной Матвея, заботливо прикрытого пледом.

– Мы его специально не раздевали, – прошептала Анна Григорьевна. – Чтобы дважды не тревожить. Решили, вы перенесете его в кровать, тогда и переоденем в ночное.

– Я отнесу, – вызвался Артем.

Он подхватил малыша на руки и понес в комнату, которую единолично занимал Матвей.

Лидия Архиповна позвала Арину за какой-то хозяйской надобностью, Артем кивнул, мол, иди, я его отнесу, раздену и подожду тебя.

Никто не может подготовить вас к той бесконечной любви и к тому страху, которые входят в вашу жизнь и ваше сердце, когда вы первый раз берете на руки своего ребенка.

Красногорский уже множество раз поднимал Матвея на руки и множество раз носил его на закорках и видел его спящим. Но так получилось, что первый раз он нес заснувшего малыша.

Он смотрел на круглое веснушатое личико ребенка, на чуть приоткрытый во сне ротик, на эти непокорные кудри-вихры, на пухлые щечки и смешно торчащие уши, на ладошку, полусжатую в кулачок, и внезапно почувствовал такую непереносимую, сжавшую сердце и горло бесконечную нежность, такую любовь к этому ребенку, такое высшее родство и единение с ним, что сердцу стало больно, глаза защипало от подкативших слез, и не было никакой возможности вздохнуть от перехватившего дыхания.

Ощущение этой бесконечной любви к вот этому родному малышу и столь же бесконечного страха за его хрупкую жизнь, за его здоровье, были настолько неожиданными и сильными, что затопили его целиком, и он прижался к щечке малыша губами, втянул в себя воздух, почувствовал его неповторимый, еще младенческий запах и замер, переживая этот момент всей душой.

Так и стоял какое-то время, потрясенный и обескураженный захватившими его чувствами, пока не услышал в коридоре легкие торопливые шаги спешившей к ним Арины.

На следующее утро, привычно уехав совсем рано вдвоем в Москву, они отчего-то долго молчали.

Красногорский, находившийся под впечатлением пережитого вчера духовного откровения, не спал полночи, размышляя о том, как теперь с этим жить.