Будущая Ева [Ева будущего]

— То есть имитации человека, искусственного человеческого существа, если угодно. В процессе его созидания следует опасаться лить одного — как бы копия физически не оказалась совершеннее оригинала… Вы помните, дорогой лорд, тех механиков былых времен, которые пытались смастерить некие подобия человеческих существ? Ха-ха-ха!

Тут Эдисон разразился смехом, подобным смеху кабира в элевсинских кузницах.

— Сии горе-мастера, не располагая для этого ни умением, ни подходящим материалом, изготовляли лишь смехотворных уродов. Альберту Великому, Вокансону, Мельцелю и прочим только и удалось, что сфабриковать какие-то огородные пугала. Сделанные ими автоматы достойны лишь красоваться в низкопробных салонах восковых фигур в качестве экспонатов, отпугивающих посетителей: от них воняет гуттаперчей, гнилым деревом, тухлыми красками, и они способны вызывать одно лишь отвращение. Грубые, аляповатые, эти творения являют собой пасквиль на Человека, и, вместо того чтобы внушать ему чувство своего могущества, понуждают его лишь покорно склонять голову перед богом Хаосом. Вы только вспомните их карикатурные судорожные жесты, напоминающие телодвижения нюрнбергских кукол! Вспомните эти нелепые формы, эти неестественные краски! А выражение лиц, словно сошедших с вывески парикмахера! А скрип заводимого ключом механизма! И это отчетливое ощущение, что внутри они пустые! Словом, всё в этих гнусных ряженых вызывает чувство омерзения и стыда! Смешное и страшное слились здесь в торжествующем гротеске! Право, их можно принять за тех идолов, которым поклоняются некоторые народности в Экваториальной Африке, или за «маниту» жителей австралийских архипелагов. Манекены эти не более как оскорбительная карикатура на нас, на все человечество. Да, таковы были черновые наброски андреидов, первые попытки создать искусственного человека.

Лицо Эдисона, по мере того как он говорил, все более искажалось страстным волнением: остановившийся взгляд, казалось, устремлялся в сферы неведомого.

— Но, — продолжал он более холодным и несколько даже дидактическим тоном, — все это уже в прошлом. Умножились открытия науки. Философские концепции становятся тоньше, очищаются от заблуждений. Инструменты и способы отождествления достигли высочайшей точности. Так что средства, которыми ныне располагает Человек, предпринимая новые попытки подобного рода, уже иные — о, совсем иные! — чем в те, былые времена! Отныне мы уже можем позволить себе с предельной достоверностью СОЗДАВАТЬ могучие фантомы, таинственные гибриды, о которых наши предшественники не могли бы даже помыслить и одно упоминание которых способно было бы вызвать у них лишь испуганную улыбку. «Да это невозможно!» — завопили бы они. Вот ведь и вы — не правда ли? — вряд ли могли бы улыбнуться при виде Гадали. А между тем это ведь еще неограненный алмаз, поверьте мне. Лишь остов тени, которой еще только предстоит стать ТЕНЬЮ. Разве то, что вы испытали, прикоснувшись к руке этой женской разновидности андреида, сколько-нибудь похоже на ощущение, которое вы испытали бы, будь это рука автомата? Знаете, давайте проделаем еще один опыт: пожмите эту руку. Кто знает, быть может, она ответит на рукопожатие?

Лорд Эвальд взял пальцы искусственной руки и слегка сжал их.

Невероятно! Рука отозвалась на это рукопожатие так ласково и проникновенно, что лорд Эвальд невольно подумал, что она, быть может, является все же частью некоего невидимого тела.

С глубоким волнением выпустил он из рук этот предмет мира тьмы,

— В самом деле… — пробормотал он.

— Так вот, — спокойно и холодно продолжал Эдисон, — все это еще пустяки (да, сущие пустяки, поверьте) по сравнению с тем, что еще может быть сотворено. О, если бы возможно было осуществить это! Если бы вы только знали! Если бы…

Он вдруг замолчал, словно пораженный какой-то внезапной мыслью, столь страшной, что сразу же испуганно оборвал свою речь.

— Право, — сказал лорд Эвальд, вновь оглядываясь вокруг себя, — у меня такое чувство, будто я нахожусь у Фламеля, Парацельса или Раймунда Луллия во времена средневековых кудесников и чернокнижников. Чего же вы хотите добиться, дорогой Эдисон?

Великий изобретатель, впавший между тем в глубокую задумчивость, сел и устремил на лорда Эвальда внимательный и озабоченный взгляд.